Песнь Итаки - Клэр Норт

приготовить ничего, кроме рыбы?» – после чего исчезает в облаке чудесного аромата. Но и этого довольно, чтобы пара, до того нерешительно искоса бросавшая друг на друга заинтересованные взгляды, вдруг направилась в сад.

Я закатываю глаза, наблюдая ее уход и его последствия, и оглядываюсь в поисках остальных. Того, встречи с кем я боюсь, нигде не видно. О, Арес еще не раз возникнет на пороге этого дворца, с усмешкой на окровавленных губах и мечом в руке, но внимательным он бывает лишь на некоторое время, столь же короткое, как и его отвратительный кинжал, и к тому же не питает интереса к мудрым сказаниям и подвигам женщин. Именно поэтому – возможно, исключительно поэтому – я всегда буду сильнее него.

Артемида неловко стоит у стены, скрестив руки на обнаженной груди; колчан на бедре, видимо, служит привычным украшением, которое забыли снять, ведь ее лука нигде не видно. Я проскальзываю поближе к ней, замечая, что ее нагота, такая естественная в лесу, здесь, в цивилизованном месте, несколько обескураживает, и шепчу:

– Ты останешься ненадолго?

Она качает головой:

– В песнях мужчин нет ничего хорошего, а женщины здесь… теперь ведут себя по-другому.

– Но здесь все-таки можно обрести силу, стоит только присмотреться. Даже мужчины могут научиться славить твое имя.

Она изумленно смотрит на меня, моргая, как моя любимая сова.

– И какой в этом смысл?

Я со вздохом подхватываю кубок, проплывающий мимо в руках служанки, походя превращаю его в золотой и наполняю сладчайшей амброзией.

– Хотя бы пригуби, – прошу я. – Даже великой охотнице нужно иногда отдыхать.

Она принюхивается, морща нос, затем делает глоток.

– Вообще-то, – заявляет после секундного молчания, – не так уж и плохо.

Пенелопа, конечно, сидит ниже всех.

Ниже Одиссея, ниже Электры, несмотря на протесты последней. Ниже Лаэрта и даже ниже собственного сына. Его статус повысился с возвращением отца. Больше не сопляк пропавшего скитальца, а царевич, сын правящего царя, следующий в очереди на трон, крепкий и надежный. Он сидит выше матери; больше она ему не нужна.

Царица Итаки смотрит на пирующих, но на мгновение видит лишь мертвых и ушедших.

Антиноя и Эвримаха, ухмыляющихся служанкам, показывая зубы с застрявшим в них мясом.

Амфинома и его верных приспешников, ждущих своей очереди.

Кенамона, сидящего в отдалении, чужого на этой земле, потерявшегося вдали от дома.

Пенелопу внезапно охватывает тоска по ткацкому станку, по возможности занять руки. Она понимает, что, по сути, так и не закончила ткать погребальный саван для Лаэрта. Очередное дело ускользнуло от ее внимания, как и многие другие. Соткать саван, собрать овец, продать древесину, восстановить ферму Лаэрта; осенний урожай не за горами, склады пора проинспектировать, за житницами придется присматривать теперь, раз уж Эвпейт больше не у руля, и вообще-то стоило бы связаться с некоторыми приближенными Полибия, сообщить о его наказании и убедиться, что торговые пути не…

Она открывает рот, поворачиваясь к Эос, чтобы все это сказать ей, напомнить, сколько всего еще предстоит сделать, на случай если она забыла…

Эос здесь нет.

Она медленно поворачивается назад, перебирая пальцами в воздухе, словно по ткацкому станку.

Завтра, думает она.

Завтра она сядет вместе с Уранией, и они обсудят, как со всем этим справиться. Может быть, даже придется купить несколько новых женщин. Надежных женщин, которым можно доверять секреты, которые знают толк во всех этих играх.

Хотя Пенелопа и сама не знает новых правил игры – теперь, когда ее супруг вернулся домой.

Завтра.

Завтра начнется работа.

А я?

Когда спета последняя песня и окна пиршественного зала закрывают ставнями, чем великая и могучая Афина отметит окончание своих трудов, заключительную часть истории, которую я так старательно плела, последний куплет песни, что я спела?

Я стою на высочайшем утесе Итаки, сняв шлем, положив копье и щит у ног. Боги сюда сейчас не смотрят; они считают, что история окончена, путешествие завершено. В невежестве своем они не понимают, что это только начало.

Я распускаю свои золотые локоны.

Развожу пальцы – самую малость, чтобы почувствовать ветер.

Позволяю ему скользить по моей коже.

Позволяю играть с подолом тоги, гладить губы.

Закрываю глаза и на мгновение – лишь на мгновение – позволяю себе окунуться в сияние жизни, в красоту бескрайнего неба, в тающие звуки музыки, в ощущение нагретой земли под ногами, в объятия звездного света. И кажется, я вот-вот засмеюсь. И кажется, я могу заплакать. Я жду, вдруг одно или другое всколыхнется, выплеснется из меня, гадаю, каково будет ощутить это. Понимаю, что отчаянно жажду этого всплеска, и все же одной этой жажды недостаточно.

Затем все проходит.

Все исчезает.

Я возвращаю шлем на голову, чтобы никто не смог увидеть мою улыбку или заметить мое отчаяние.

Надеваю щит на руку, сжимаю древко копья, чтобы ни одно создание, смертное или божественное, не смело коснуться меня, приблизиться ко мне.

И, как последняя нота спетой песни, исчезаю.

Глава 49

Кровать, сделанная из дерева оливы. Масляная лампа тускло светит у открытого окна.

Одиссей говорит:

– Очевидно, что отец будет спать в своей комнате, а Электра – в комнате матери, и я не собираюсь выкидывать Телемаха из его спальни после всего, что он пережил, и, если приедет Орест, ему понадобится… но есть еще спальни дальше по коридору, теперь, когда женихи не… когда их нет. Я могу велеть той служанке… Велеть Автоное. Попросить Автоною. Или любую другую служанку во дворце… Принести все, что нужно туда. На ночь. На… на столько ночей, сколько ты… сколько тебе потребуется. Я завтра собираю совет… Медон, Пейсенор, Эгиптий – они собираются показать мне Итаку, ввести в курс дела. Дождемся приезда, а потом и отъезда Ореста, и я поплыву на другие острова, возьму с собой Телемаха, начну заново узнавать свое царство. Я думаю, придется… быть очень внимательным. Понимаю, что всего с наскока не увидеть.

Пенелопа стоит у окна, глядя на море.

Как странно, думает она, разглядывать морскую гладь, когда не ждешь, что кто-то приплывет к тебе.

– Ну что ж, – вздыхает Одиссей, – что ж… Желаю тебе доброй ночи.

Он поворачивается к двери, уже коснувшись ручки пальцами.

– Постой, – говорит Пенелопа.

Он замирает, едва осмеливаясь дышать; одна сторона его лица скрыта тенью, другая – на свету.

– Постой, – повторяет она, поворачиваясь спиной к морю. – Я… Царю не подобает спать в какой-нибудь другой комнате, кроме своей собственной. Люди будут… Я не знаю, кем мы станем. Я не знаю тебя. Ты не знаешь меня. Но это… важно. Для Итаки. Для нашего сына. Чтобы все казалось таким… как про него поют поэты. Так что пока ты можешь спать на том краю кровати. Боги, неужели ты до сих пор храпишь, как раньше? Полагаю, стало только хуже – но мы с этим разберемся. Мы со всем разберемся. Хорошо, что ты решил проводить время с Телемахом. Много всего изменилось с тех пор, как ты уплыл. Берегись торговцев скотом с Кефалонии, нельзя верить ни единому их слову: они скорее прирежут собственный скот, чем заключат с тобой честную сделку. И не оценивай ситуацию на Лефкаде со слов Эгиптия. Их дело неказисто на вид, но приносит высокую прибыль. Они мастера в обработке олова, которое продают по невероятной цене варварам с севера. Отправляйся. Посмотри на все своими глазами. А когда вернешься… Когда вернешься, я покажу тебе, какой стала эта земля. И мы еще поговорим.

– Мне это нравится, – шепчет он. – Звучит… как отличный план.

Некоторое время они изучают друг друга, подбирая нужные слова.

Наконец кивок, и с ее губ легко слетает одно слово как подтверждение других, еще не сказанных.

– Одиссей.

– Пенелопа.

Об авторе

Клэр Норт – это псевдоним