Песнь Итаки - Клэр Норт

Ему никогда прежде не доводилось так уставать.

Мелькает мысль, что это, наверное, и значит – оказаться наконец-то дома.

– Полибий, отец Эвримаха. Эвпейт, отец Антиноя. Вы покинете мое царство и никогда не вернетесь. Ваши земли, ваши рабы, все ваше имущество больше вам не принадлежит. Ваши имена будут преданы поруганию, ваши сыновья – забыты, вы будете…

Эвпейт выхватывает меч и кидается на Одиссея.

Он стар, этот торговец зерном.

Он даже сына своего не учил сражаться.

Одиссей отступает, позволяя старику пронестись мимо, хватает его за руку, выворачивает ее до хруста и вонзает меч в цель.

Эвпейт судорожно вздыхает, когда клинок рвет его плоть.

Спотыкается.

Падает.

Широко распахнутыми глазами он обводит поле.

Он ищет Антиноя.

Но увидеть его не может.

И так умирает.

Полибий благодарит царя Итаки за милосердие и, когда его уводят, старается не смотреть на тело павшего товарища по несчастью. Люди Гайоса начинают расходиться. Они не получат награды за труды последних нескольких дней, но зато их и не прикончат на месте. А это, с учетом всех обстоятельств, не так уж и мало.

Гайос остается. Он тоже мог бы сбежать, но не станет – пока не уйдут все, кого он сюда привел. Так он понимает свой долг; кроме того, он не желает прятаться, как крыса, всю оставшуюся жизнь, и неважно, будет ли она короткой или длинной.

Телемах и Лаэрт, пошатываясь, преодолевают небольшое расстояние от фермы, ведь Электра, очевидно, не имеет ни малейшего намерения приближаться к ним.

– О, – выдает Лаэрт, увидев царевну в золотой диадеме. – Так это ты явилась?

– Мой дражайший многоуважаемый дядюшка, – выговаривает та тщательно. – Я так рада видеть вас в добром здравии.

Лаэрт презрительно фыркает, но руки его дрожат, а побелевшие пальцы крепко сжимают нож, отнять который удается лишь Пенелопе.

Телемах, заметив мертвого Эвпейта, оглядывается в поисках тела Полибия.

– Полибий сбежал? Разве он…

– Нет. Мы заключили мир.

– Мир? С предателями? С…

– Сын, – обрывает его Одиссей. – Довольно. Всего этого… довольно.

Вежливый кашель Электры звучит в полной тишине.

– Что ж, – задумчиво произносит она, – полагаю, что ферма твоего дражайшего отца вряд ли может сейчас порадовать комфортом. Возможно, нам стоит вернуться во дворец? Пенелопа, сестрица, ты должна позволить моим служанкам помочь твоим немного… прибраться там.

Рукой, похожей на воронье крыло, она обнимает Пенелопу за плечи, а та в ответ улыбается микенской царевне.

– Какая чудесная идея, – соглашается она. – А мы пока могли бы поговорить о пряже и других… женских делах.

Ряды мужчин, закованных в бронзу, расступаются, как волны, перед двумя женщинами.

– Ты! – Палец Одиссея указывает прямо на Гайоса, терпеливо ждущего решения своей судьбы. – Куда ты направишься?

– В море, наверное, – ворчит Гайос. – Поищу землю, которая примет меня. Если ты позволишь.

– Ты хорошо сражался. И не отправил своих людей на смерть ради каких-то… нелепых идей. Возможно, у меня найдется для тебя работа, Гайос, воин Диомеда. Если ты согласишься. Видишь ли, мне нужны воины…

Гайос на мгновение задумывается. Затем:

– Разве не ты как-то пытался вонзить нож моему командиру в спину?

– Простое недопонимание. На самом деле мы с Диомедом были лучшими друзьями.

– Все, кто отправился с тобой в Трою, мертвы, царь Итаки. – Гайос – слишком практичный человек, чтобы в этих словах звучало больше капли сожаления. – И я не уверен, что хочу служить очередному герою вроде тебя.

– Это… можно понять. Подумай пару дней. Если откажешься, сможешь уплыть без опаски, и знай, что я… Хм, хотел было сказать, что убью тебя, если ты когда-нибудь вернешься. Но это совершеннейшая глупость.

– Правда?

– Конечно. Я не убью тебя, Гайос, если ты вернешься. А вот моя жена – запросто.

И Одиссей, хлопнув ветерана по плечу, идет следом за женой по пыльной дороге, оставляя за спиной залитое кровью поле.

Глава 48

А вечером – пир!

С этого мы и начинали, не так ли?

Пир во дворце Одиссея.

Вот только теперь на троне, так долго пустовавшем, сидит сам Одиссей. А еще с фермы пришел его отец, который, как равный, сидит рядом с ним, и кресло Электры поставили на том же уровне, раз уж она представляет здесь своего брата, царя царей, так что на возвышении в конце зала сегодня тесновато. Найти менее знатных гостей сперва казалось непростой задачей – большинство из тех, кого можно было бы позвать, убиты, – но Электра заполнила зал приближенными микенцами, и Пейсенору с Эгиптием и Медоном удалось найти нескольких друзей, которые не слишком испугались последних событий и смогли прийти вовремя. В зале присутствуют несколько родственниц Урании, да и служанки все сплошь ее, поскольку служанки Пенелопы – те, кто остался в живых, – стараются не ходить по дворцу большими группами, опасаясь, что Одиссей, заметив их, вспомнит, пусть даже мимоходом, об их существовании.

Анаит спускается из храма вместе с несколькими охотницами, которые надели самую чистую одежду из всей имеющейся. Теодоры нет; она проводит поминальные обряды по своему командиру, по Семеле, по всем погибшим, и над холмами Итаки воскуряются благовония и звучит для теней ушедших погребальная песнь.

Эвриклея здесь, квохчет над Телемахом, который сидит чуть ниже отца. Телемах так навсегда и останется сидеть на этом месте – чуть ниже отца, – а Эвриклея даже не понимает, что сегодня ее последний пир и завтра Одиссей произнесет те слова, что всегда так хотелось сказать Пенелопе: «Дорогая нянюшка, в награду за свою службу пришло тебе время отправиться отдохнуть на маленькую отдаленную ферму…»

Пришел и свинопас Эвмей, которому впервые довелось сидеть с такими знатными господами; впрочем, те, изрядно повеселевшие после крепчайшего из найденных Уранией вин, не особо жалуются на идущий от него душок.

Автоноя наблюдает за всем, стоя в дверях кухни, на своем привычном месте, которое она столько лет охраняла. Завтра она попросит дать ей свободу, и Пенелопа выполнит просьбу, спросив затем Автоною, не хотелось бы той заняться торговлей, завести множество полезных связей во всех отдаленных портах, и Автоноя скажет, что обдумает это, – не сейчас – но, когда время придет, она действительно это обдумает. На бедре у нее висит нож. Его она будет носить до самой смерти.

Служанки Электры немало потрудились, помогая вывести тяжелый запах крови в залах; наиболее стойкие следы произошедшего постепенно скрываются за свежими мазками охры и благородного черного цвета, изображающими, возможно, некую новую часть легенды об Одиссее: очередной героический поступок, очередную гениальную затею человека, абсолютно, безоговорочно способного защитить свое царство от кого угодно.

Старые легенды исчезают, стираясь вместе с алыми и желтыми линиями.

Барды уже пытаются набросать несколько новых песен, выпытывая отдельные подробности возвращения Одиссея домой у его советников. Со временем их доработают, кое-что изменят, тут допишут строфу, там добавят героическое деяние… Я буду направлять их на этом пути, и со временем песни, которые они поют, станут чарами, что я плету, силой, которую ищу. И само собой, я буду участницей этой истории. Может, и не настолько значимой, как следовало бы могущественной богине, но довольно заметной. Иногда лишь это и остается, когда сделан последний ход.

Кстати, о богах: некоторые из них пришли на этот пир. Гера всего на одну ночь сбежала от всевидящего взгляда Зевса и теперь гордо восседает у очага, разряженная в нелепую ляпис-лазурь и золото. Утверждает, что изображает смертного купца, но выглядит настолько смешно, что, даже несмотря на скрывающие чары, люди с трудом отводят взгляд от ее чужеродной фигуры. Ее накажут за то, что осмелилась повеселиться, провести одну-единственную ночь в радости, – но это будет позже, а сейчас дворец приветствует ее, царицу цариц, повелительницу тайн, покровительницу жен.

Афродита заглядывает всего на мгновение, морщит носик и заявляет: «Они что, не могут