Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи

– Не хочу, – бесчувственно выдал я.

Брови господина Дюваля взлетели. Он просидел так секунд десять, пока наконец не рассмеялся – искренне, заливисто, словно не сразу понял сложную шутку, но остался крайне доволен. В качестве вознаграждения похлопал меня по плечу, оттолкнувшись от него же, встал, махнул Доху рукой. Веревка сползла с запястий, но я не спешил сдвигаться с места.

– Деваться тебе некуда, – невозмутимо заметил Дюваль. – Хозяин. Помнишь? Сам же сказал.

Пора прекращать трепаться.

– Тебе столько порошка в жизни не достать. Пережду.

– Посмотрим.

Недобро улыбнувшись, он дождался, пока Дох откроет дверь, и нырнул в коридор. Я тихо сполз на пол. Затылок холодило – еще один недостаток отсутствия волос. Даже разговор дался с трудом. Все тело зудело, билось мелкой дрожью, чудовищная усталость разливалась от макушки до пят. Снова хотелось провалиться в сон, но я долго пытался этого избежать: силой поднимался на ноги, распугивал крыс, пытался отодвинуть ящики, что закрывали единственный источник света, однако вскоре солнце зашло за горизонт, а вместе с ним ушли и оставшиеся крупицы сил. Тьма быстро охватила каюту, вместе с тем поглотив и меня.

Иногда я просыпался – горло саднило от жажды, а желудок будто пожирал сам себя, напоминая об этом вспышками тупой боли, но есть все еще не хотелось. Может, на нижней палубе всем становилось так паршиво?

Мечтал выбраться из грязи, да увяз в ней по уши.

Такого чувства безнадежности я не помнил с детства. Да, когда ловишь рыбу голыми руками, чтобы потом всю жизнь ненавидеть этот вкус, не слишком задумываешься о том, где мог бы быть, лишь бы прожить еще день. Но когда привыкаешь к мягкой постели, восторгам окружающих и силе, которая делает каждый шаг увереннее, улыбку наглее, требования жестче, жить хочется не просто, а…

А, да гори оно огнем. Кому я вру, никто ведь не слышит. На деле всю жизнь продолжал жрать то, что мне противно. Сменил пальцы на серебряные приборы да научился не пачкаться, только и всего.

Дни тянулись, ночи пролетали. Все время я проводил за размышлениями о том, как Иветт смогла сыграть столь значимую роль в моем поражении. Я готовился принять его от Фабиана, погибнув под лавиной необузданной силы, или Ниррити – спина все еще чесалась из-за заживающих ожогов, – но девица, влюбленная в идею стать королевой, не должна была мне помешать. Точнее, должна была, ведь Холден говорил, что никакие средства не помогли ему разрушить связь меж Фабианом и Иветт, но в моем мире эта связь, верно, сгинула, не успев зародиться. Не сделал ли Холден то, о чем Дюваль просил и меня? Он бы и на смертном одре не рассказал о такой ошибке, вот и молчал про всю ситуацию, пока до полного поражения не остались считанные мгновения.

Следовало задушить Иветт где-нибудь в подворотне, в темном углу, пока она не добралась до Солианских островов, чтобы исключить ее вмешательство, но в день, когда я снова оказался в 864 году от Седьмого Вознесения, она уже была в пути, на корабль никак не перенестись. Неужто нельзя было закинуть меня на пару дней дальше? Да, силы наши были на пределе – наверное, сделали все, что могли, – но ведь я был седьмым. С-е-д-ь-м-ы-м. Либо каждый раз ситуация менялась до неузнаваемости, либо Верховным пора поучиться у ярмарочных гадалок – те хотя бы продумывали ложь заранее. Составьте план, обсудите с другими, убедите их в своей правоте. Разве не этим они занимались целыми днями, пока я сидел в подземелье? Только и знали, что упрекать, будто я никого не слушаю. Говорили бы что-нибудь дельное, может, я бы хоть раз и обратил внимание.

Когда меня выволокли на сушу, я не мог ни стоять, ни поднять век – солнце слепило, тело не подчинялось. Какой-то крупный мужчина – возможно, уже ставший дорогим сердцу Дох – закинул меня на плечо, как строптивую девку, и в столь унизительном виде я впервые ступил за порог поместья рода Дюваль. Ничем не примечательное жилище, если сравнивать с сотнями богатых домов, в которых приходилось бывать ранее, пусть и смотря на все вниз головой, я отметил в открывшемся виде некоторую новизну.

Впихнув меня в комнату, уже подготовленную к прибытию чародея, Дох – теперь я видел его лицо – молча ушел. Обоняние за столько дней в тесном соседстве с крысами притупилось, и поначалу я обрадовался ароматам, витавшим в покоях: цветы, свежеиспеченный хлеб, утренняя влага, совсем не похожая на сырые доски и морские волны. Но вскоре добрались кисловатые нотки, и я заметил поблескивающие в солнечном свете пылинки, отбрасывающие блики из разных частей комнаты.

Гептагон не раз пытался отыскать того, кто промышлял производством чудодейственного средства, но всегда терял след. Был период, когда распространением занимались и сами чародеи – надеялись так избавиться от всех, кто желал им смерти, – но кто-то погибал, а кто-то втягивался, ибо чуял, что нашел отличный способ обрести больше власти. То, что убийство себе подобных каралось высшим чародейским органом – собственно Гептагоном, – их волновало мало. Самих Верховных средство не подавляло, поэтому охоту они вели из якобы добрых побуждений – желания навести порядок, – но доказать вину представлялось почти невозможным. Впрочем, Коддар был благосклонен к Кьяре, а она уж очень горела делом; даже имя ее кричит о каре. Я лично не выносил таких приговоров – слишком поздно вернулся в Ателлу, – но послания с местонахождением очередных преступников, оставаясь анонимным, Тристраму отправлял. С годами порошок стал дороже, а охота убивать чародеев поутихла. Я не знал, что из этого повлияло на другое, но оба варианта меня устраивали. И все же где-то, судя по всему, остался позабытый склад – иного объяснения я не видел.

Гадкое ощущение пустоты. Казалось, порывы ветра пролетают сквозь меня, завывая и завиваясь в спирали, вонзая в тело опавшие листья. Таким крошечным чувствуешь себя перед лицом судьбы, когда не способен дать отпор даже солнечным лучам – они сбивают с ног, обжигают. Напоминают, что, когда выйдешь из своей норы, весь белый свет тебя засмеет, а потом затопчет, закидает гнильем, истыкает пиками, чтобы наказать за злодеяния. И тогда думаешь, что поступал плохо без веской на то причины. Мог бы жить иначе, да не захотел, только и всего.

Когда в комнату впервые занесли еду, я набросился на нее, как дикарь, и темнокожий слуга едва не выпрыгнул за дверь. Вероятно, он был из тех же земель, что и Вив,