Черные ночи - Геновева Димова

— Может быть.

— Тогда разве это предложение руки и сердца? Больше похоже на принуждение.

— Ты меня этому научил. Ну, это значит да?

Змей улыбнулся своей улыбкой, той, от которой раньше у нее слабели колени. Теперь она ничего не почувствовала. Совсем. И заглушила тонкий, смущенный голосок в душе.

— Да, — сказал Змей. — Да, я на тебе женюсь.

Тут Косара вскинула руку в воздух и щелкнула пальцами. Ее тени закружились вокруг нее на снегу. Стена за Змеем дрожала, как густой туман, колеблемый ветром.

Это заняло всего секунду. Только что Стена стояла там, темная и прочная, — в следующий миг ее не стало. Остались только высохшая земля и руины зданий.

Ветер быстро поднял осевшую на старых улицах пыль, обнажая брусчатку, по которой век никто не ходил. Вдалеке мерцали огни Белограда, едва различимые сквозь снежную пелену.

Косара часто представляла себе день, когда Стена наконец рухнет. Она думала, что это будет сопровождаться радостными возгласами и праздниками.

Но никто не ликовал. Никто даже не шевелился. Все смотрели только на нее и на Змея.

Он отряхнул руки, словно все еще чувствовал остатки Стены, прилипшие к коже. Затем, явно наслаждаясь все более паническими взглядами ведьм на площади, начал свое преображение.

За этим всегда было жутко наблюдать: его тело скручивалось и растягивалось, ширилось, пока не заполнило все поле зрения Косары. Кожа натягивалась, трескалась и раскалывалась, обнажая его истинную форму.

Гигантское, покрытое золотой чешуей тело было зеркальным отражением тела его сестры, что неподвижно лежала на земле. Змей бросил на нее последний, казавшийся совсем невозмутимым взгляд. Вот вам и братская любовь.

Он протянул Косаре руку. И та, не давая себе засомневаться, сжала ее. Теперь это была рука монстра, с длинными изогнутыми когтями и чешуей, но она казалась все такой же знакомой в ладони Косары.

— Косара, не делай этого, — сказал Асен.

В его голосе она услышала боль, да еще что-то низкое, грохочущее, опасное.

Не глядя на Асена, не говоря ни слова, Косара забралась на спину Змея.

* * *

Во время полета над городом Косара держалась за чешую Змея, крепко упираясь в него коленями. Ее тени плавали вокруг — необычно притихшие после первоначальной паники, выжидающие, каким будет ее следующий шаг.

Все это казалось странно интимным. Она хотела, чтобы между его обжигающей чешуей и ее телом было что-то большее, чем пара брюк и несколько слоев термобелья. Она предпочла бы не обнимать его так крепко за шею, но приходилось, чтобы не упасть. Змей всегда летал стремительно и хаотично, но сегодня казался особенно безрассудным.

Она знала, что он делает это намеренно: то летит высоко, то внезапно устремляется вниз, давая ей почти соскользнуть со своей спины. Во-первых, он знал, что ее это напугает, а ему нравилось чувствовать ее страх. А во-вторых, он просто любовался собой.

После месяцев заточения в Стене он, должно быть, был рад снова выбраться на свободу.

— Каково там было? — крикнула она, чтобы он услышал ее сквозь вой ветра. — Внутри Стены?

— Тихо. Тишина дала мне много времени, чтобы подумать.

— О чем?

— О тебе.

Косара ударила его по шее, и он рассмеялся.

— Было больно? — спросила она. — Быть запертым там?

— Сначала нет. Не физически. Внутри была абсолютная темнота. Полная и абсолютная тишина, такая тишина, что я слышал, как хрустят мои кости. Я не знал, сколько времени я там провел, и не мог спросить — было не у кого, кроме Ламии, а она… — Змей глубоко вздохнул; и, если бы Косара его не знала, она бы подумала, что ему больно говорить об этом. — Она была не в себе. Видно, сто лет заточения ее сломали.

Косара вздрогнула. Она слышала, как страшна магия замуровывания, но не знала подробностей. И не думала о том, на какую судьбу обрекла Змея полгода назад.

Тогда она думала, что он заслужил эту участь, какой бы та ни была. Но теперь слова Асена эхом отдавались в ее голове: «Кто мы такие, чтобы решать?»

— Я… — начала она.

— Не говори, что тебе жаль. Я знаю, это неправда.

И Косара снова закрыла рот.

— Я бы тоже не сожалел. В этом отношении мы очень похожи. Вечно делаем то, что должны. Жизнь дает тебе плохие карты, но надо продолжать играть, не так ли? Если дело уже сделано, зачем сожалеть?

Косара молчала, не желая соглашаться с ним. Она совсем не походила на него. Он был хладнокровным убийцей. А она — ведьмой, которая заточила его… и планировала убить.

Она покачала головой. Нужно сосредоточиться. Это напоминало одну из их карточных игр, когда он говорил что угодно, лишь бы вывести ее из равновесия. В каком-то смысле карточная игра для них никогда не заканчивалась. Ей казалось, у нее на руках сплошь непобедимые карты, но каким-то образом Змей все равно умудрялся ускользнуть. Он всегда был на шаг впереди. Всегда ко всему готов.

Он, верно, думал, что так же будет и в этот раз, иначе никогда бы не согласился на ее предложение. Он прятал в рукаве последнего туза.

Косара надеялась, что он ошибается. Хотя, если вспомнить ее горький опыт, Змей и впрямь побеждал всегда.

* * *

Косара никогда не видела дворец Змея таким пустым. Когда он впервые привез ее сюда, а было то семь лет назад, монстры пировали три дня кряду и толпились внутри, прославляя своего царя. Три дня, которые казались месяцами.

Теперь же, когда они приземлились на ступенях дворца, из залов не доносилось смеха или музыки. Никто даже не бродил нога за ногу по траве, напившись лунного вина.

Воздух был не приятно теплым, а таким же холодным, как в Чернограде. Резкий ветер проносился по саду — ветви уже оголились. Пушистый снег падал, собираясь в сугробы.

Косара прищурилась и вздрогнула: перед ней был не только снег. На земле лежали осколки неба темно-синего цвета, покрытые звездами. Каждый осколок медленно парил и рассыпался пеплом у самой земли.

Змей вернулся себе человеческую форму и стоял там, в снегу, совершенно голый и такой же невозмутимый. Снежинки шипели, касаясь его горящей кожи.

Косара не смотрела на него. Зачем? Все это она уже видела.

За исключением амулета на его груди — медальона из золота и стекла, скрывающего нечто черное внутри.

— Что это? — кивнула она на амулет.

Змей ухмыльнулся. Явно же надеялся, что она заметит. И что она будет пялиться на него.

— Это? — Он открыл медальон