Лилит - Никки Мармери

не попирает жену пятой. В каждой версии я изобретаю новые наказания для этого первого грешника, новые мучения во искупление его преступления, новые силы для справедливого женского воплощения Господа.

Но потом я откладываю ручку (чудесное изобретение! Она уже заполнена чернилами, которые текут сами, пока я пишу. Не надо растирать чернильные орехи, не надо смешивать их с охрой, не надо возиться со свинцовым порошком), потому что в долине отмечают Праздник граната. Аромат кипящего варенья и судзукоса, резкий алкогольный букет зивании поднимаются по холму прямо к моей двери.

Я радостно спускаюсь через свежие сосны и ароматный можжевельник, припустив едва ли не вприпрыжку.

Толчок ощущается несильно. В лесу я его еле замечаю. Деревья, твердо цепляющиеся корнями, лишь помахивают верхушками. Сорванный со своего места камень катится, набирая скорость, и с плеском падает в стремительный ручей. Но в деревне настоящий переполох. Рухнула башня, и ее древние камни рассыпались по земле. Гранаты выкатываются из опрокинутого грузовика, и разбросанные семена сверкают в пыли, словно рубины.

На черно-белом экране в забитом людьми зале местного кафе сменяются одно за другим изображения. Землетрясение у побережья Египта вызвало новые толчки в Израиле, Сирии и Ливии, в Ливане, Турции и Греции. Земля раскалывается. Вскрываются подземные пещеры. Трещины расширяются, на поверхность выходят доселе скрытые руины и фундаменты. Так происходит во всех местах, где много веков назад я погребла слова Мариам. В местах, о которых даже я давно позабыла.

В результате всех этих разрушений не погиб ни один человек. Но повсюду находят кувшины и горшки. Среди осколков урн обнаруживаются древние рукописи. Словно сама земля вздохнула с облегчением: время настало!

Первым расшифровали собрание свитков, найденных там, где землетрясение изменило русло одного из рукавов Нила. По телевизору я вижу неподвластные времени картины давно затонувшего поселения, легко узнаваемые очертания прибрежных утесов. Тут же меня захлестывают воспоминания о том дне, когда я зарыла там свое сокровище: безоблачный розовый рассвет и одинокий ибис, с одобрением наблюдающий за мной.

Вскоре следуют и другие открытия. Рукописи находят в древнем колодце у бесплодных берегов Мертвого моря, куда провалился пастух. В кувшинах, захороненных в пещере, открывшейся из-за оползня высоко в горах Ливана. В давно погребенном под землей подвале римского дома в Тарсусе. Под треснувшим валуном в пустыне Вади-Рам.

Еще больше, намного больше перехвачено таможней в Стамбуле, или попало в руки полиции при облавах на подпольных антикваров в Каире, или найдено под брезентом в грузовике контрабандистов, пытавшихся выехать из Сирии.

Я почти уж и забыла силу слова Мариам, то удивление, которое ощутила почти два тысячелетия тому назад, когда сама впервые их услышала. Потрясение и силу откровения ее Богини. Но не успевают разойтись сообщения о содержании свитков и книг, не успевает мир оправиться от этих открытий, как начинается ответная реакция.

Ее словам не верят, над ними потешаются.

Многие говорят, что Мариам не писала эти тексты. Что это явно не слова раскаявшейся блудницы; если она и написала их, то не в одиночку: ее надоумил кто-то другой. Что ее мысли – плагиат, они позаимствованы у других, более мудрых людей (мужчин). Что ее утверждения ничем не подкреплены, слабы. Что ее молитвы, хоть и написаны весьма приятным слогом, непоследовательны и не проработаны. Утверждают, что в античном мире женщины не могли проповедовать, поскольку не обладали достаточными знаниями. Что у Иешуа (или Иисуса, как его теперь стали называть) никогда не было спутницы жизни, потому что он был не от мира сего и выше этого. Что когда Иисус говорил о Софии, то имел в виду не богиню, а абстрактное понятие, мудрость мужского бога.

Я задумалась: услышат ли когда-нибудь слово женщины? Или оно всегда будет слишком слабым, слишком гневным, слишком страстным? Слишком незначительным для мужской части человечества.

И все же.

Если бы эти писания объявились раньше, их бы уничтожили. Сожгли бы как еретические еще до того, как они увидели бы белый свет.

Теперь, как бы ни поносили ее слова, они разлетаются по миру.

И происходит нечто необычное.

Проповеди Мариам словно перепрыгивают отрицающих их мужчин. Возносятся высоко над теми, кто насмехается над ними с кафедр, кто отрицает их с балкона в Риме. Они летят в мир, где их читают и обсуждают, где о них спорят. Слова достигают тех, чей разум открыт, а сердце разбито. Находят плодородную почву среди женщин, как и двумя тысячелетиями раньше на агорах Коринфа, Афин и Эфеса.

Рассказ о воскресении, которое, со слов Мариам, оказалось обыкновенной уловкой, подожгло фитиль, высветивший куда более крупные цели. Ибо все основывалось на этом единственном необыкновенном утверждении. И когда за признанием Мариам следует взрыв, остаются лишь те вопросы, которые задавала она. Зачем вы стремитесь жить вечно? Правильно ли это, естественно ли? Зачем вы стремитесь к тому, чтобы вами руководили, чтобы вас судили, чтобы вас карали?

По всему миру женщины с жадностью впитывают слова Мариам, ища в них смысл и надежду, снова обращаются к прошлому, из которого их вычистили, в котором их представили в ложном свете и жестоко оклеветали. Им нужна история получше: такая, в которой они узнают себя. Никакого больше конфликта, порожденного борьбой за власть. Торжество физического, реального мира, а не воображаемого царства за его пределами. Теперь говорят о возвращении к истокам, а не о вечной духовной жизни.

Женщины ищут голоса своих сестер, пропавших из истории и религии. Открывают для себя философов, о которых прежде не слыхивали, экономистов, которые считали прибыли и затраты по-другому. Исследуют пробелы в науке, созданной мужчинами. Они ищут связь между своими пропавшими богинями и утраченным влиянием. Видят прямую зависимость между мнимым грехом Евы и утверждением, будто женщины слишком легковерны, слишком эмоциональны, слишком слабы, чтобы руководить. Они задаются вопросом: как можем мы терпеть учение мужского Бога, оправдывающее законы мужчин, которые контролируют женские тела, ничего в них не понимая?

Они видят тающие льды и пылающие леса и спрашивают, как могло бы все сложиться, если бы люди не придумали Бога за пределами этого мира. Если бы они не последовали за пророками, которых заботила лишь загробная жизнь – якобы лучшее место, чем единственный мир, который нам известен. Если бы вместо этого люди поклонялись божеству, укорененному в земле, которое любит эту жизнь, эти тела и эту планету.

Они ощущают утрату Матери. Они смотрят на девочек, которых изгоняют из школ, женщин, которых не допускают в парламенты. Они видят девушек, которых обрезают, закутывают в одежды с головы до пят и