Лилит - Никки Мармери

лице Мариам я получила все, на что надеялась, и даже больше. Я с самого начала понимала, что она настроена умереть, но теперь, когда конец был так близок, мне было невыносимо потерять еще и ее.

Все, кого я любила, покидали меня: Самаэль, Асмодей, Иезавель. И Мариам я тоже полюбила, несмотря на ее упрямство и несносный характер. После потери Самаэля я шла по этому пути в одиночестве. Наконец-то рядом со мной появилась достойная спутница: уверенная, решительная, гордая. Разве я хочу слишком многого, не желая потерять еще и ее?

Мариам, которая полулежала, прислонившись к кривому стволу старого оливкового дерева, насмехалась над моими сомнениями:

– Разве ты не хочешь перевернуть этот мир, построенный на лжи? Мир, не направляемый Ее заботливыми руками, мир лишь для одной половины целого. Такой мир обречен следовать по пути к разрушению! Она хотела, чтобы мы правили сами собой, а не пресмыкались всю жизнь. Разве не этого ты хочешь? Положить конец ненужному господству, конец осуждению, спасти своего сына. Спасти всех нас!

Именно этого я всегда и хотела! Возможно, я верила в Мариам даже больше, чем она сама, потому что действительно считала, что ее слова способны уничтожить ад. Мне было необходимо, чтобы она жила.

Над нами заворковал голубь. Мариам посмотрела сквозь переплетение ветвей, и птица поднялась на крыло и пропала в темнеющем небе.

– Здесь я видела его в последний раз.

– Видела кого? – спросила я, потерявшись в собственных мыслях.

– Я знала, что они приведут Иешуа в Иерусалим. Я наблюдала за ними и выжидала. Видела, как Иегуда заходил в дом Каиафы, первосвященника. Видела, что предатель не один. Я пришла сюда предупредить Иешуа о том, что задумали его друзья: принести Мессию в жертву ради движения, которое они создали. Он не стал меня даже слушать. Это было в ту ночь, когда его схватили.

– Ты поэтому выбрала такой путь, чтобы последовать за ним в мученичестве?

Внизу, у подножия горы, разгорались огни: путники вставали на ночлег у Иерихонской дороги и разжигали лампы и костры.

Она нащупала мою руку.

– Лилит, – со вздохом ответила она, – я должна умереть, но ты будешь жить. Ты подхватишь мое слово и исполнишь Ее план. – Мариам поцеловала костяшки моих пальцев, переплетенных с ее пальцами. – Заверши то, что начато.

Мы ждали, пока тени удлинятся, а потом и вовсе растворятся в ночном небе, и только после этого вернулись в город. Дым от жертвенных костров, горевших весь день, еще висел в воздухе.

– Кто был с ним? – спросила я, пока мы шли по безлюдным улицам к нижнему кварталу. – Ты сказала, что Иегуда был не один, когда предавал Иешуа.

– А ты как думаешь? – Мариам сцепила руки. – Кто принял на себя всю власть после смерти Иешуа? Чье ви́дение одержало верх? Кто отказал ему в спасении? Тот, кто говорил об осуждающем Отце, а не о любящей Матери, о неравенстве и иерархии, а не о гармонии и равновесии. Кто изгнал женщин, кто ненавидел меня? Конечно же, Кифа! Это он привел сюда Иегуду и снова наставил на путь предательства, когда тот заколебался.

Она была полна решимости заново пережить ту трагедию. Я так и не узнала, двигала ли пророчицей любовь к Иешуа или желание исправить извращение их веры. Но мне было ясно, что Мариам не заставить замолчать. Из всех мест на земле именно здесь нельзя проповедовать о Святой Матери и конце Бога Отца. Такое богохульство спровоцирует священников храма, а талант Мариам устраивать беспорядки насторожит римлян. Если я не предам ее хрестианам, появится куда больше желающих заполучить ее.

Вечеря

В тот вечер мы сидели за простой трапезой в верхней комнате дома дубильщика, у которого жили. Ягненок с горькими травами, бобы, хлеб и вино, корзина фруктов – все это принесла из таверны одна из девушек Лаодики. Беседа шла легко и беспечно, пока Мариам, собрав хлебной коркой остатки соуса в тарелке, не сказала:

– Жаль, что ты отослала учениц. Мне бы хотелось, чтобы они сейчас сидели здесь с нами за последней трапезой.

Девушки тревожно переглянулись.

Лаодика задумчиво дожевала и спросила:

– Почему ты называешь эту трапезу последней?

– Потому что сегодня они придут за мной.

– Они тебя не получат, пока у меня есть силы. И нож! – Лаодика наколола на острие кусок мяса с тарелки и съела его прямо с клинка.

– Милая Лаодика, – улыбнулась Мариам, – ты была мне утешением и щитом. Но пришло время, и я должна уйти одна. Этого не изменить.

Был третий час ночи.

Мариам взяла со стола гранат.

– Помните меня, когда будете есть плод этого дерева, – сказала она. – Ибо это символ мудрости, дара нашей Святой Матери. Она есть древо жизни в безупречном единении с этим миром, укорененное в земле и тянущееся к солнцу, поливаемое дождем, ласкаемое ветром. Ее плоды поддерживают существ, которые разносят семена, чтобы дерево могло вырасти снова. Мы все плоды от этого древа. – Она подняла чашу. – Помните меня, когда будете пить это вино – плод лозы, кровь нашей Матери. Пусть благодать посетит всякого, кто будет пить от Нее.

Мариам встала.

– Я пойду в сад. – С этими словами она поцеловала меня в щеку и прошептала на ухо: – Пришли их ко мне туда.

Я не стала спрашивать, какой сад имеется в виду. Это был Гефсиманский сад. Она собиралась в то место, где в последний раз была с Иешуа.

Дверь тихо затворилась за ней.

– И ты отпустишь ее вот так? – Лаодика указала острием ножа на дверь.

Я допила вино.

– Если ты думаешь, что я – или, если уж на то пошло, любой другой – имеет над ней власть, то глубоко ошибаешься.

Я налила и опрокинула еще одну добрую чашу вина и вышла в холодную ясную ночь.

Узкий серп убывающей луны поднялся над городскими стенами, когда я брела по темным улицам. Найти хрестиан было нетрудно. Они каждую ночь молились на холме Голгофы за Садовыми воротами. Я поплотнее укуталась в плащ, убеждая себя, что ни к чему это не приведет: Мариам – всего лишь женщина, единичная мелкая помеха для их быстро растущего движения. Какую угрозу она представляла для паствы Мессии?

Но все равно я выполнила то, о чем просила Мариам. Отозвав в сторону ее преследователя – того самого, из пещеры в Магдале, – я сказала ему, где искать Мариам и что она одна, без охраны. Что я предала ее не ради кошелька с монетами или иной награды, но во имя