Почему Я? Часть 2 - Владимир Германович Корешков

Первым делом, когда Вудий добрался до своей вилы, он послал посыльного в участок за отрядом дежуривших там пронтонов численностью с десяток и тут же, возле собственного бассейна, приказал рубить головы всем шестнадцати рабам-носильщикам, ставшим невольными свидетелями его унижения.

Усевшись в кресло, вытянув ноги и взяв в руки тяжелый кубок с вином, он, отхлебывая глоток за глотком, с удовольствием наблюдал за расправой. Рабы, стоя на коленях, ожидая своей участи, выли от страха перед неотвратимостью смерти, молили о пощаде, заклиная Вудия всеми богами, но тот был непреклонен, и палачи методично и буднично, как какой-то комбайн, делали свою ужасную работу. Двое хватали сидевшего на коленях несчастного за руки и заламывали их кверху, наступив на спину ступнями ног, а один острым мечом отработанным ударом легко отсекал голову от туловища. Отрубленные головы, глухо стукаясь о каменный пол, как мячики разлетались в разные стороны, а теплая человеческая кровь, хлещущая из обезглавленных тел, заливала мраморную плитку с узором жирными липкими лужами, которые ширились и потихоньку подбиралась к ногам префектуса.

Внешне он был спокоен, но внутри весь клокотал от ярости – кто она такая, эта сучка длинноногая, эта экономка долбаная, чтобы посметь так разговаривать с ним?!

Он все время прокручивал в голове их недавнюю беседу. Его трясло, выворачивая наизнанку, от ее издевательского тона, от ее манеры держаться с ним – высокомерно и одновременно покровительственно. Да уж, эта Лифания вдоволь напотешалась, выставив его на посмешище, заставив на некоторое время даже серьезно напугаться и, самое ужасное, показать ей свой страх. А каков итог? Теперь он, Вудий, пропретор по округу Сейноры, должен как какой-то мальчишка на побегушках по первому зову исполнять любую ее прихоть, любой каприз. Что она о себе вообще возомнила, будущая подстилка императора?! Ну, ничего. Он, Вудий, потерпит, дождется своего часа. Эта провинциальная самонадеянная дурочка и правда думает, что может надолго приковать к себе внимание Солнцеликого? Набалуется и бросит. Вот тогда-то он и отыграется.

Сейчас пропретор не хотел более Лифанию как женщину. Больше всего на свете он хотел видеть ее здесь всю в слезах, ползающую перед ним на коленях и вымаливающую прощение, лижущую ему пятки, но он бы ее не простил. Нет. А еще он мечтал видеть, как ей отрубают голову, а потом кладут на блюдо и ставят его вот здесь на столике рядом с ним, на то место, где сейчас стоит кувшин с вином. Вот тогда, глядя в мертвые глаза этой гордячке, он был бы полностью удовлетворен.

***

Я вновь стоял на арене в ожидании своих противников, сжимая в правой руке короткий меч и щурясь от лучей яркого послеобеденного солнца. Только что закончился очередной поединок. Предыдущий победитель ушел отдыхать под аплодисменты черни, а труп поверженного им противника под улюлюканье зрителей утащили волоком за ноги, как мешок с мукой.

Песок арены еще не успел впитать его кровь. Теперь моя очередь драться до смерти. Это был уже не первый бой, проведенный мною, с тех пор как я попал на галеру к Гоздию.

Многотысячная толпа, пришедшая поглазеть на то, как умирают на потеху ей гладиаторы, и шумно бесновавшаяся до этого в предвкушении нового кровавого зрелища, на время затихла, завороженно вглядываясь, когда появятся свежие бойцы, чтобы противостоять друг другу. Народ, боясь пропустить хоть мгновение нового «танца смерти», прикидывает, кому же улыбнется удача и кто сегодня победит. Ставки сделаны. Кто-то из зрителей сегодня выиграет, сорвав банк, – это значит, что тот гладиатор, на кого они поставили свои круштерны, останется жить, а кто-то из плебса проиграет – это означает, в свою очередь, что их бойцу не повезло и сегодня здесь, на песке манежа, он, захлебываясь в собственной крови и блевотине, закончит свой такой недолгий жизненный цикл.

Не скажу, чтобы меня сильно колотило, но, как обычно, когда я выходил на манеж, легкий мандраж присутствовал. Само ожидание смертельного боя, который может стать для тебя не крайним, а последним, – это, как ни крути, стресс, сумасшедшая встряска для организма. Пусть мне кто угодно гундосит на ухо, что гомо сапиенс – такая скотинка, которая может привыкнуть ко всему. Лично я ему отвечу на это: «Ты, мил человек, мудак конченый и несешь всякую херню». Потому что ни за что на свете не поверю, что к этому состоянию когда-то можно привыкнуть. Один неверный шаг или движение – и все, тебя нет и никогда больше не будет. Надпочечники работают на полную катушку, постоянно вбрасывая адреналин бешеными дозами, заполняя мой организм до краев. Казалось, еще чуть-чуть – и он, сорвав макушку, бурным фонтаном вырвется наружу, сметая все преграды, как игристое из узкого горлышка на Новый год.

Конечно, я собран и сейчас напоминаю собой сжатую до предела стальную пружину, а все мои органы чувств приведены в боевую готовность и обострены до крайности. Я как тот боевой пес, прозвучит команда «Фас» – и начну грызть, кусать, рвать без разбора.

Но это совсем не значит, что я обязательно выйду победителем. Гоздий уже заработал на мне кучу денег. Я был для него как курица из сказки, несущая золотые яйца, но ему было мало и он все время повышал ставки, бросая на кон мою жизнь, постоянно осложняя мое существование и ставя мое пребывание на поверхности планеты Юпиний на самую грань.

Сегодня этот сукин сын заявил меня против трех лучших гладиаторов округа Таирия. Нельзя сказать, что эта сволочь не дорожила мной. Дорожила. Как мы дорожим хорошим плащом или как хозяин, растивший с самого щенячества на бои без правил, дорожит своей собакой. Он любит своего питомца, но деньги все-таки любит больше.

Наконец под нетерпеливый гул зрителей деревянные ворота напротив меня с тяжелым скрипом распахиваются и оттуда, из темноты, как из самого ада, на залитую солнцем арену медленно выходят три фигуры – это мои оппоненты, а возможно, и мой приговор.

Толпа, неистовствуя, взрывается – вой, вопли, восхищенные крики, безудержные громоподобные аплодисменты. Здешняя публика хорошо знает этих троих – они тут местные знаменитости и кумиры.

Рассмотрев своих визави, я непристойно выругался, хотя и обещал красавице Жанне в свое время, что ни одно паскудное слово больше не сорвется с моего языка. Прости меня, Жаннулечка, грешен – не сдержался. Но, с другой стороны, посудите сами, как тут сдержишься, мало того что их в три раза больше, чем меня, они еще и экипированы в разы лучше. На головах шлемы, лица закрыты короткими, до