Очень странные миры - Евгений Иванович Филенко

– Кого можно обвинить в этой смерти? – пожал плечами Палеолог. – Стихия, катаклизм… Мы бессильны привлечь их к ответу. Просто Виктор Сафаров прошел свой путь на Амрите до конца.

– Ну, я-то легко найду виновных, – сказал Кратов. – Это ваше хваленое самоуправление, а точнее – полное отсутствие такового. Эта немыслимая в наше время беспомощность перед стихией. Это невероятное равнодушие к вверенным вам человеческим судьбам…

– О какой беспомощности вы говорите? – развел руками Палеолог. – Да не покажется это оскорбительным, но обратите свой гнев на себя. Всему причиной ваша поразительная глухота к голосу природы. Тупые животные – и те знают, что им делать в роковой час. А вы, всемогущие властители техники, мечетесь, взываете о помощи!

«Только бы не сорваться. Не сейчас. Не время и не место».

– Нет никаких высших сил, кроме разума, – сказал Кратов ледяным голосом. – Судьбе ничего не угодно, потому что ее делает сам человек. А все ваши концепции – это игра. Жестокая игра жизнями людей, которые даже не знают ее правил. И я обещаю вам, что сделаю все, чтобы эту игру поломать.

– Вы хотите погубить Амриту, – покачал головой Палеолог.

– Вашу Амриту – без сожаления. Амритаджа были и остаются частью человечества, как бы они ни хотели опрометчиво забыть об этом. И если ответственность за их благополучие оказалась чересчур обременительна для вас, то мы ее с себя не слагали ни на единый миг.

– Уповаю на то, что в высших советах Земли не все атеисты и не все готовы попрать чужое волеизъявление…

– Зато все без изъятий наделены здравым смыслом.

– Мы не нуждаемся ни в чьей опеке, и это записано в Декларации независимости свободной планеты Амрита…

– Вы можете опоздать призвать нас, когда материнская опека вам, самовлюбленным идиотам, понадобится.

Палеолог воздел руки к пасмурному небу, но ничего более не возразил.

– А теперь вот что, – проговорил Кратов совсем спокойно. – Найдите мне того юношу, что месяц назад первым сообщил вам о прибытии Сафарова.

– Почему бы и нет, – помедлив, сказал Палеолог.

Он сел на траву, приняв какую-то совершенно противоестественную, вывернутую позу и прикрыв глаза. Его лицо окаменело и заострилось, как у глиняного божка. Феликс Грин вышел из-за гравитра и остановился в изумлении.

– Что это с ним? – спросил он тихонько.

– Пустяки, – отозвался Белоцветов. Он сидел в сторонке, исцарапанный, грязный и очень злой. – Телепатия.

– А-а… – понимающе протянул Грин.

Полная отрешенность на лице Палеолога вдруг сменилась гримасой недовольства. Он открыл глаза и сделал глубокий вдох.

– Я нашел этого человека, – сообщил он. – К сожалению, он не отозвался. Он погрузился в самадхи.

– Ну так заставьте его отозваться! – нетерпеливо сказал Кратов.

– Это мне недоступно. Нет сил, способных оторвать его от самосозерцания и вывести из транса. Понимаете, это – самадхи, что значит…

– Ничего это не значит. Сейчас я вытряхну его оттуда. Найдите его еще раз.

Палеолог пренебрежительно повел плечом, но подчинился. Когда он снова обратился в статую, Кратов присел рядом и пальцами легонько коснулся его колючих от прораставшего седого ежика висков. Он тоже закрыл глаза, быстро вводя свое сознание в неразрывное единение с вяло сопротивляющейся волей Палеолога. «Я знаю, как это сделать. В теории. Либо получится, либо нет… Никаких нет, я не приму нынче такой вариант». В его мозгу затрепетала невидимая, но вполне ощутимая ширма, которую надлежало раздвинуть, чтобы по телепатическому каналу добраться до удаленного на десятки километров человека. «Говорят, неплохо бы подкрепить свои усилия сильными эмоциями. У меня сейчас сильных эмоций хоть отбавляй. Следовательно, я смогу это сделать». Преодолевая остатки инстинктивного противодействия Палеолога, Кратов раздвинул ширму и внутренним видением заглянул в открывшуюся перед ним сияющую глубь… В конце канала его ждал тупик: сознание йогина было замкнуто для тех, кто мог взывать к нему в неурочный час. Тогда Кратов собрал свою волю в жесткий комок и послал в канал мощный болевой импульс. Ему показалось, что мир вспыхнул ярче солнца, но он успел разорвать контакт прежде, чем отраженная волна импульса захлестнула его своим нестерпимым блеском…

Он встал на ноги, отряхивая колени от налипшего сора. Палеолог, слабый, как дитя, весь в холодном поту, глядел на него глазами, полными ужаса и слез.

– Силы небесные, – наконец выговорил он трясущимися губами. – Что это?!

– Чему-то я должен был научиться за годы своей деятельности, – рассеянно произнес Кратов. – Не все вам летать… Теперь ваш собеседник очнулся и в панике озирается по сторонам, ища тот тяжелый предмет, что огрел его по затылку. Пожалуйста, спросите у него, где он встретил Сафарова.

– Я… не в состоянии, – прошептал Палеолог и попытался приподнять дрожащие руки с колен.

– Будьте мужчиной, – укоризненно сказал Кратов. – Вы же йогин, в конце концов!

Палеолог мягко повалился на спину и некоторое время лежал в полной прострации, раскинув руки и уставившись в небо. Затем нервная дрожь в его членах прекратилась, движения обрели прежнюю уверенность, и он быстро принял все ту же исковерканную позу.

За гравитром негромко переговаривались Белоцветов и Грин. Точнее, говорил в основном инженер, а навигатор сочувственно слушал, что было весьма необычно. «Хреновое это местечко, – злым голосом рассуждал Белоцветов. – Как и все автаркии.[39] Повидал я их! На всякой автаркии лежит печать ущербности, вымученности, „ибо нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность, поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком невелика…“[40] Как будто здесь только и заняты тем, что кому-то что-то доказывают. Кому?! Мне?! Я здесь никогда не был и еще тысячу лет не буду. Природа, зверушки, туристический рай… И ни одной девушки! Ни одной! Это как воспринимать? Я уже и забыл, как они выглядят. Последняя улетела вчера вечером… Тенн Браун… Вернусь домой, на всех женщин в диапазоне от шестнадцати до шестидесяти стану кидаться, как Квазимодо…»

– Я знаю это место, – чуть слышно проговорил Палеолог. – Излучина Падмапуры, с пастбищем и водопоем, километров сорок на юго-запад.

– Вы укажете нам его, – сказал Кратов и полез в кабину гравитра.

Изможденное лицо Палеолога дрогнуло от негодования, на миг прорвавшегося сквозь маску безучастия из глубин его души. Однако он все же поборол себя и, преодолевая отвращение к разящей металлом и пластиком, побывавшей в переделках и многократно латанной машине,