Очень странные миры - Евгений Иванович Филенко

сомнением хмыкнул и снова завозился в блоке, ничего не возразив. Затем он нашарил стоявшую рядом глиняную миску и отправил ее в приемное отверстие агрегата. Что-то хрупнуло, из вентиляционного канала вылетело легкое облачко рыжей пыли.

– Ж-ж… животное, – с ненавистью сказал Сафаров и выгреб из блока черепки. – Сколько он мне доброй посуды перепортил!

– А правда, что йогины умеют летать? – неожиданно спросил Кратов.

Виктор пристально посмотрел на него.

– Правда, – сказал он медленно. – Только не каждый. Для этого нужно полностью отстраниться от реального мира, уйти в себя и захлопнуть за собой двери и окна. Далеко не всякий на такое способен. Да и не всякий отважится…

Кратов задумчиво продекламировал:

Отвратясь от мира,

на облаке все же

ты не паришь…

Но горести мира

так далеки от тебя![36]

– Зачем вы это спросили, про йогинов?

– Просто так. Завидую.

– У вас все равно не получилось бы, – уверил его Сафаров.

11

Присев на затянутый тонким мхом ствол когда-то упавшего от дряхлости грушевого дерева, Ирина Павловна чистила лук сильными, молодыми пальцами. Вокруг распространялся неожиданный и не слишком уместный запах терпкого виноградного сока. Кратов невольно зажмурился от яркого солнца, невысоко зависшего над вершина деревьев. Ему захотелось назад, в коричневый сумрак избушки – и было это отчасти оттого, что не имел он ни малейшего желания оставаться с Ириной Павловной наедине, что любая, самая отвлеченная беседа будет долго крутиться возле все той же запретной темы, от которой так или иначе никуда не деться.

– Садитесь рядом, Костя, – сказала Ирина Павловна. – Вот вам луковица. Она приятно пахнет и легко чистится, вот так, – Ирина Павловна показала. – А на ужин у нас будет жаркое. Мясо, правда, синтетическое, но совершенно неотличимое от настоящего. Да что я вам рассказываю… Вы ведь останетесь на ужин?

– Я рискую вам надоесть.

– Нисколько. Здесь так редко бывают люди… вы понимаете, о чем речь – люди с Земли. Йогины очень добры и приветливы, но невыносимы в качестве собеседников. Кажется, они задались одной целью: склонить всю Галактику в свою веру. И потом, они жуткие эгоисты. Ну разве можно так много размышлять о собственном «Я»?!

«Долго ты собираешься молчать? – бичевал себя Кратов. – Говори же что-нибудь!..»

Ирина Павловна легонько коснулась его руки:

– Не надо таиться, Костя. Мы взрослые люди, а я гожусь вам в матери. Не знаю, как от всех этих рукокрылов и змееглазов, но от меня вам ничего не удастся скрыть. Я же не слепая, не блаженная. Вы хотите поговорить со мной о Викторе?

– Да, – пробормотал Кратов. – Мы взрослые люди.

– Это не Виктор?

Кратов молча кивнул, тщательно обдирая луковицу, весь поглощенный этим занятием.

– Кто же?

– Не знаю… Целый день задаю себе и другим этот вопрос. Пожалуй, правильнее всего считать, что это еще один такой же Виктор. Его слепок, точная копия. Реплика… Но откуда он взялся, почему и с какой целью – вот что занимает меня.

– Вы думаете, в этом есть какая-то опасность?

– Нет, этого я не думаю по той причине, что единственная реальная опасность, угрожающая Галактическому Братству, это Большое Замыкание. И почему он должен быть нам опасен? Пусть он даже чужой наблюдатель – хотя так грубо наблюдателей не внедряют… В конце концов, нам нечего скрывать!

– Вы заберете его у меня?

Кратов, продолжавший говорить, осекся и посмотрел на нее.

– Нет, – сказал он после долгой паузы.

Он вдруг вспомнил слезящиеся блеклые глазенки Джейсона Тру. И повторил с некоторым даже ожесточением:

– Никто Виктора у вас не заберет. Пусть только посмеют…

– Я всегда буду рядом с ним, – спокойно промолвила Ирина Павловна.

Кратов разглядывал ее загорелое, усталое лицо. «Вы не знаете, – подумал он. – Вы еще не знаете, как страшно это бывает. Вы даже вообразить себе не можете, что есть ситуации, когда вы захотите отступиться, и отступитесь в ужасе и смятении, и нарушите свое слово, и не будете рядом с тем, кто… с тем, что окажется на месте вашего сына. Когда вдруг человеческая маска слетает за ненужностью, и то, что проглянет из-под нее, будет ужасным, отвратительным кошмаром…

Или вы все это знаете, но гоните прочь от себя?! Господи, господи…

Это, конечно, сердце. Слепое человеческое сердце. Ему хочется верить в невероятное, даже в то, во что оно боится поверить. Последний человек в мире, который перестанет верить в возвращение того, кто никогда не сможет вернуться, – это мать. И верить она перестанет лишь после своей смерти…

Что сказать вам? Любые слова – лишние, казенные, тяжелые. Лживые. Что я, мол, полагаю, будто антропоморфное существо, условно именующее себя Виктором Сафаровым, биологически будучи нечеловеческого происхождения, все же является вполне адекватным прототипу социально и духовно?.. Вот дерьмо!»

– Вы увлеклись, Костя. Посмотрите, что вы сделали с луковицей.

Кратов поднес к лицу свои руки, заляпанные раздавленными чешуйками.

– Ирина Павловна, – медленно сказал он, счищая с пальцев останки луковицы. – Конечно, это Виктор.

– Спасибо вам, Костя, – ответила она. – Вы добрый человек.

Больше всего Кратову сейчас хотелось бы, чтобы рядом с этим пнем вдруг разверзлись недра и он свалился бы туда головой вниз, как в затяжной прыжок, – долой с этих всезнающих, всепроникающих, чуть выцветших от возраста глаз.

12

Он лежал в густой траве, закинув руки за голову и чувствуя всем телом, как медленно остывает земля. В плотном багровом небе прорезались незнакомые созвездия. «Интересно, – думал он, – удосужились ли амритаджа хотя бы дать им названия? Или поленились-таки? Вот этой группе ярких звезд подошло бы имя Кленовый Лист. А этой – Колумбова Каравелла. Потому что отчетливо видны высокий корпус, мачта и парусом нависшая над ней маленькая газовая туманность. Впрочем, йогину, обратившему взор к ночным небесам, наверняка видится совсем иное. Например, Боевой Слон Вишну… Кувшинноухий Ракшас… Пятиглавый Лингам и Восьмистворчатая Йони…»

Рядом послышалось шуршание раздвигаемых стеблей. Кратов представил, что это гуляет отбившаяся от хозяина слонокорова-камадхену. Он поспешно приподнялся на локте и выразительно покашлял, обозначая свое присутствие.

– Это я, – отозвался из темноты Виктор.

Его фигура смутной тенью возникла на фоне вечернего неба. Сафаров обошел вокруг лежащего Кратова, выискивая местечко поровнее, кинул туда одеяло из грубой шерсти и с шумом повалился на землю.

– А блок-то заработал, – похвастался он. – Мне бы еще синтез наладить, для полного