Имею скафандр - готов путешествовать (2025/AI) - Sergey Smirnov

собственную пародию. Оно не светило, не грело. Оно просто висело в непроницаемой черноте, больше похожее на упрямую звезду, чем на источник жизни. Отсюда, с задворок мироздания, дом казался не просто далеким — его будто никогда и не существовало.

Корабль Черволицых не снижался. Он падал. Грубый, скрежещущий звук металла, вгрызающегося в лед, продрал тишину транспортного отсека. Мы прибыли. Плутон. Гигантский, грязный снежок, испещрённый кратерами вечной тьмы. Конец пути. Дальше лететь было некуда.

Когда шлюз со стоном открылся, холод не ворвался потоком — он уже был здесь, по ту сторону. Он исходил от стен, от пола, от самого воздуха. Это было ощущение абсолютного, всепоглощающего отсутствия тепла, которое проникало сквозь ткань комбинезона и заставляло инстинктивно съежиться. Воздух был стерильным, мертвым, без единого запаха. Тусклый, синеватый свет сочился с потолочных панелей, отражаясь от ледяных на ощупь стен. Каждый наш выдох, вырывавшийся облачком пара, тут же оседал на металле тончайшим слоем призрачного инея, словно сама база пыталась заморозить и поглотить нас.

Крошка, обычно такая дерзкая, молчала. Она вцепилась в рукав моего комбинезона, и её хватка была единственным, что казалось настоящим в этом ледяном кошмаре. Её всезнайство испарилось, оставив на своем месте только испуганного, одинокого ребенка.

«Соберитесь, юные жизни», — раздался в моей голове голос Материни. Он был по-прежнему спокоен, но в его глубине я впервые услышал новую нотку — тяжесть, словно на него давил вес целой галактики. «Здесь ваше мужество будет испытано, как никогда прежде».

Мне хотелось крикнуть, что мужество тут ни при чем. Что мы на самом дальнем, самом глубоком и самом надежном кладбище во всей Солнечной системе. Отсюда никто не услышит наш крик.

Нас вели не в камеру. Черволицые, молчаливые и безликие, как всегда, повели нас по длинному, закручивающемуся спиралью коридору. Это не было похоже на тюремный блок. Это было нечто иное, и осознание этого пришло медленно, волнами леденящего ужаса.

Вдоль стен были вмонтированы прозрачные капсулы, подсвеченные изнутри тем же мертвенно-синим светом. В первой из них застыло существо, похожее на птицу. Его тело, изящное и хрупкое, было покрыто кристаллическими перьями, переливавшимися даже в тусклом свете. Оно застыло в вечном крике — клюв был широко раскрыт, а тонкие крылья неестественно выгнуты в предсмертной агонии. Под капсулой виднелась табличка с инопланетными символами и выгравированным номером: 047.

Я моргнул, пытаясь отогнать образ, но следующая капсула была уже перед нами. В ней, свернувшись, плавало в криогенном тумане насекомоидное существо с фасеточными глазами размером с мой кулак. Его лапы-жнецы были прижаты к голове в жесте, который невозможно было истолковать иначе как ужас. Номер: 112.

Капсула за капсулой. Амёбообразная форма жизни, застывшая в процессе деления. Гуманоид с тремя парами рук, скрюченных в защитном жесте. Существо из чистого кремния, похожее на живую, страдающую статую. Десятки. Сотни. Коридор казался бесконечным. Это был не научный архив. Это были трофеи. Мемориал геноцида.

И тогда я понял самое страшное. Каждая капсула была не просто особью. Она была целой цивилизацией. Последним представителем.

— Это… это же к’Тарри, — прошептала Крошка, указывая дрожащим пальцем на существо с кристальными перьями. Её голос сорвался. — Из системы Денеба. В моих… в папиных картах говорилось, что они достигли сингулярности. Что они ушли в другую реальность…

Она замолчала. Научная теория, такая красивая и стройная, разбилась вдребезги о жестокую правду, замороженную во льду Плутона.

Мы прошли мимо секции с артефактами, и это ранило глубже, чем ряды мертвых тел. За прозрачной панелью лежала маленькая игрушка, похожая на детскую юлу, сделанная из переливчатого металла. Рядом — музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий флейту. Книга с непонятными, элегантными символами на страницах. Эти предметы не просто лежали. Они кричали. Кричали о том, что были уничтожены не просто «виды». Были уничтожены народы. Народы с культурой, искусством, музыкой. С детьми, которые играли в юлу.

Побег. Выживание. Какие наивные, человеческие мысли. А они всё это время, должно быть, просто решали, в какой позе заморозить мой труп для своей коллекции. Мы боролись за свою жизнь, а надо было бороться за право человечества не стать еще одним экспонатом в этом ледяном морге.

«Теперь вы видите», — голос Материни в моей голове стал твердым и острым, как осколок алмаза. В нем не было паники, лишь холодная, всепоглощающая ярость, страшнее любой истерики. «Это не война. Это истребление. Они — космическая саранча. Они не просто завоевывают. Они стирают. И они никогда не остановятся».

За нами с окончательным стуком захлопнулась дверь. Внутри — безнадега в камне. Ледяные стены, от которых веяло могилой. Три койки. Мелкое окошко под потолком.

Так вот она, наша братская могила. Мы и рта не успели раскрыть, как в стене открылся люк, и оттуда на пол лязгнули части моего «Оскара». И мысль вдогонку от одного из тех, в коридоре, полная ледяного превосходства: «Изучено. Бесполезно. Можешь оставить свой панцирь». Люк закрылся. Они отдали его мне, просто чтобы показать, насколько он бесполезен. Какую же ошибку они совершили.

Тишина после «галереи» была почти физической. Она давила, выжимала остатки воздуха из легких. Только мы и облачка нашего пара. Казалось, я слышу, как умирает последняя надежда, которую я тащил с собой еще с Луны. Здесь, в этой камере, она умерла окончательно.

Я подошел к окну. За ним была безжизненная поверхность Плутона под почти абсолютной ночью. Далекое Солнце висело в небе неподвижной бриллиантовой точкой, а рядом с ним — чуть более крупный, но тусклый диск Харона. Их объединенного призрачного света хватало лишь на то, чтобы превратить серую равнину в рельефную карту из теней и полутонов.

Мой мозг, привыкший решать проблемы, анализировать, искать выход, впервые столкнулся с задачей, у которой не было решения. Я был песчинкой. Меньше, чем песчинкой. Я был ошибкой округления во вселенском уравнении, которое Черволицые методично приводили к нулю.

Я сжал кулак и ударил по стене. Звук получился жалким, глухим. Стена даже не дрогнула, лишь впитала мой бессильный гнев.

Крошка свернулась калачиком на самой дальней койке, отвернувшись к стене. Впервые с нашего знакомства она не сыпала научными теориями. Она была сломлена.

— Материня… — мой голос прозвучал хрипло, надтреснуто. — Что нам делать?

Пауза затянулась. Казалось, вечность прошла, пока ее голос снова не наполнил мое сознание.

«То, что делают все живые существа, оказавшись на краю гибели, дитя. Мы выживаем. И мы наносим ответный удар».