Судьба Одина - Скотт Оден

моего брата, от него самого. А потом, может быть, мы втроем отправимся грабить Нижние миры. Мне нравится эта идея до глубины души, парень. Но у нас есть время, чтобы поработать. Мы должны вернуться в Настронд, привести в порядок наш дом, а затем отправить тебя выполнять то, что поручил тебе Имир. Радболг или не Радболг. Ты понял, маленькая крыса?

— Зубы Хель, — пробормотал Гримнир. — Я могу умереть где угодно и все равно всадить пол-ярда стали в череп этого проклятого змея, как только вернусь в Рим. Сколько у нас шансов вытащить этого жирного Радболга из огня, а?

— Ты это серьезно, не так ли? — Гиф усмехнулся; он наклонился, взялся за горловину сумки и взвалил ее на плечо. — Как я уже сказал, у тебя хватит мужества на десятерых, маленькая крыса. Только ты мог бы сказать Имиру, чтобы он ждал своего проклятого часа, пока ты будешь странствовать, чтобы вытащить потерявшегося товарища с Дороги Ясеня. Посмотрим, что эти уроды задумали, когда вернемся, и…

Гримнир взмахнул рукой, останавливая Гифа, прежде чем тот успел направиться в сторону реки. Младший скрелинг запрокинул голову, его ноздри раздулись:

— Ты чувствуешь этот запах?

— Я чувствую только эту проклятую голову.

— Нет, здесь другая вонь. — Гримнир втянул носом воздух. — Соль и пепел… речная грязь… Гьёлль. Но есть кое-что еще… черная кровь… гниющая плоть. Фо! Что-то не так, старый ты мерзавец. Смерть бродит где-то поблизости.

— Что ж, давай выведем ублюдка на чистую воду, — сказал Гиф. Он сбросил мешок; сталь заскрежетала, когда он вытащил меч из ножен. Гримнир обнажил Хат. В перекованных осколках Сарклунгра отражались жуткие зеленые огни Ётунхейма.

ПОДОБНО ВОЛКУ, выслеживающему свою добычу, Гримнир выполз из укрытия на краю Хрехольта. Он двигался в абсолютной тишине, каждый шаг был спланирован заранее; он держал Хат низко и обратным хватом, лезвие было прижато к предплечью. Гиф следовал на небольшом расстоянии позади и слева от Гримнира. Он тоже двигался как призрак.

Они оба чувствовали это — ощущение злобы, зловещего наблюдения; что-то наблюдало за ними, и это означало для них что-то плохое. Гримнир повел их по тропинке к руинам, венчавшим холм. Когда-то это была могучая сторожевая башня, возможно, построенная каким-нибудь военачальником-ётуном или чародеем, ищущим уединения. Каким бы ни было ее прошлое, неумолимый ход времени разрушил ее, как больной зуб. Теперь остались только полукруглая стена из покрытого лишайником камня, высотой в три роста Гримнира, разбросанный щебень и остатки резных и рифленых колонн. Тропой, с ее поворотами и заросшими травой ступенями, совсем недавно пользовались: множество следов, маленьких и больших, говорило о том, что здесь ходили. Однако Гримниру показалось любопытным, что все следы вели к руинам. Ни один из них не вел обратно…

МНОГО ДНЕЙ слуга Идуны стоял на одном и том же месте. Неподвижный, как статуя из китового уса и хрящей. Он не нуждался ни в отдыхе, ни в пище. Дни шли, и жажда его не мучила. И при этом он не чувствовал беспокойства или скуки. Он просто стоял там, совершенно неподвижно, в нише между двумя колоннами, скрытый таким глубоким мраком, что даже жуткое зеленое свечение ночного неба Ётунхейма не могло его коснуться. Он расставил приманку в своей ловушке, рассчитывая на врожденное любопытство жертвы, чтобы привести ее в зону досягаемости.

Теперь он наблюдал, как его добыча выходит из проклятого леса, блеск его глаз был скрыт полями шляпы с широкими полями. Он наблюдал, как пара скрелингов подкрадывается все ближе. Характерное зловоние слуги было замаскировано растущим запахом гниющей плоти. Его иссохшее тело было обернуто серой тканью. В руках он держал топор Нэфа. Хотя в нем не было необходимости, топор, тем не менее, был хорошим оружием. Страшным оружием. Он использует топор, чтобы расчленить свою жертву, отрубить ей голову и вернуть ее хозяйке.

Все, что ему было нужно, — возможность.

ГРИМНИР ПРЕОДОЛЕЛ последние несколько ступенек до уровня руин. Здесь пахло, как на скотобойне, и, когда его единственный глаз окинул изумрудный полумрак, он понял почему. Здесь и была бойня. Жестом свободной руки он привлек к себе внимание Гифа. Старший каунар поравнялся с ним; он проследил за кивком Гримнира и тихо присвистнул. В центре руин был костер, а теперь лишь остывшая груда пепла; вокруг него были разбросаны тела и их части. Мухи жужжали над высохшими озерами черной крови. Ближайший труп лежал на боку, его грудная клетка была разворочена каким-то чудовищным ударом, скорее всего, булавой или молотом. Гримнир толкнул его на спину носком ботинка. Он поморщился, узнав гниющие и изъеденные червями черты.

— Хрунгнир, — сказал он.

Гиф присел на корточки.

— Эта куча потрохов, — сказал он, размешивая кашицу из гниющих внутренностей тела, разрезанного пополам у плеча. — Это был Нэф.

— Вот еще трое. Никого из них не узнаю.

Старый Гиф поднялся и подошел к Гримниру. У первого трупа была оторвана рука, у второго — голова. Третий умер от удара сломанным лезвием меча по темени. Гиф удивленно хмыкнул.

— Это, — он указал на последний труп, — ублюдок Скэфлок, отец Скади.

— Я думаю, что кто-то приготовил для нас сюрприз, как только мы закончим наше дело с Мимиром, — сказал Гримнир. Он перешагнул через костер и опустился на колени. — И, кажется, я знаю, кто.

Гиф последовал за ними и увидел последние два тела — пару скрагов; тот, что побольше, прижимал к себе меньшего. «Снага», — сказал Гиф. Оба умерли от того, что им проломили черепа.

— И его драгоценная Кошка. — Гримнир кивнул на маленькую скраг. — Кётт. Похоже, Трар Младший, сын Трайна, попал в переделку. Готов поспорить на свой последний дукат, что этот идиот что-то планировал, что у него что-то было на уме. Я бы сказал, засада и небольшое возмездие.

— Однако, кто-то их опередил.

— А они не могли нарубить немного дров в Хрехольте? — спросил Гримнир, глядя на остатки костра. — И разбудить ту Старшую Мать, о которой ты нам рассказывал?

СЛУГА ИДУНЫ не двигался. Несмотря на то, что его жертва была совсем рядом, в пределах легкой досягаемости его похищенного топора, он не протянул руку, чтобы лишить Гримнира жизни. Вместо этого он испытывал странное чувство сдержанности. У драуга не было совести, не было собственной воли. Он делал то, что приказывала ведьма Каунхейма. Если она хотела крови, он приносил ей все еще бьющиеся сердца ее врагов. Он не мог отказать.

Но пока он наблюдал за этой парой, его синие конечности были скованы цепями нерешительности. Он не мог ослушаться.