Либеллофобия - Н. Мар

Кто-то шаркнул по камню сзади. Верёвки ослабли, я не удержалась и упала лицом на чьё-то плечо. Волкаш? Пенелопа? Пришелец освободил руки, и меня подхватили, оберегая от удара о камни. Уложили, вытащили кляп. Сателлюкс резанул по глазам.

— У тебя губы синие, — произнёс Кайнорт синими губами.

Зачем-то он провернул мой браслет и щёлкнул. Набрал код на ошейнике и снял его!

— Только прямо сейчас не превра… — прохрипел он, но…

Но это было сильнее рефлекса, сильнее природы: свободная от блокировки, я тотчас обратилась. Опрокинула эзера на спину, выволокла под звёзды и взревела над ним паучихой. Затрясла клыками, осыпала паутиной. Ударить его, разор-р-рвать, растерзать! Здесь никто не помешает, а после — пуститься наутёк!

— Убивай, ну.

— Превращайся, Бритц!

Но Кайнорт — ещё белый, с опухшим горлом — лежал под моим брюхом, раскинув руки, и в его глазах отражались звёзды.

— Я не могу. Сил нет. Убей так, никто не узнает.

Мои ноги затряслись. Усталость навалилась вдруг так тяжело, что началось обратное превращение. Сопротивление отняло последние силы. Я обернулась человеком и рухнула на Бритца. Голая: комбез разорвало хитином. Кайнорт вытащил что-то тёплое из чипа-вестулы и набросил мне на спину. Мы так и остались валяться. Встать, даже двинуться не получалось. У эзера был сильный жар, его сердце колотилось, как пульсар.

— Что это значит? — прошипела я. — Браслет, ошейник. Маррада всё рассказала?

— Нет, Лимани.

— А ты так и поверил… рабыне.

— Ну, я пришёл сюда убедиться лично, что Ула не бьёт лежачего. Теперь ты можешь уйти.

— Уйти?

— Не хочу владеть тем, кого не достоин.

Он был в той же, пропитанной кровью одежде. Очнулся и сразу сюда? Я не стыдилась лежать вот так, чувствуя парализованным телом каждую складку на его форме, ремешки и молнии. Никакой грязной подоплёки. Никакой пошлости. Кайнорт не шевелился и не трогал меня. Так боятся спугнуть синичку, случайно севшую на плечо.

— А ты испугался.

— Ты себя со стороны-то видела? Трёхметровая паучиха.

— Сознание… теряю. Мне плохо… Расскажи что-нибудь. Расскажи, почему стал умбрапсихологом.

— Чтобы не стать психом, Ула.

— Нет, давай издалека.

Ему потребовалось время, чтобы справиться с хрипотой:

— У моей матери был карфлайт. Это летающая… вроде как машина. Модель превосходная, если вовремя перебирать движок. Мама ухаживала за ним, как за членом семьи. Пока он вдруг не сгорел. Сам по себе, на парковке. Отец сказал: «Дорогая, это не беда. На днях выпустили классную модель». И подарил ей новый карфлайт. — Кайнорт сглотнул и полежал ещё молча. — Ещё у мамы была собака. Ну как собака. Такая карманная мелочь, пуховка с мокрым носом, звали Омлетка. Надо же, я всё ещё помню… Омлетка. Мама брала её на рауты в ассамблею, кормила с губ. Как-то раз она сходила на выставку собак. Разговоры все выходные были только о щенках. Отец сказал: «Дорогая, вторая собака — это утомительно, я не уверен…» На другой день Омлетка съела что-то не то… и мама, скрепя сердце, приняла от нас новую собачку. А ещё у мамы было двое детей.

Только сухие факты. Он рубил их и бросал мне, и силой воображения голые розги обрастали жутью. Спина под тёплым плащом покрылась мурашками. Но ведь я сама просила, поэтому сжала зубы и ждала, когда Кайнорт отдохнёт, чтобы продолжить:

— Осенью ассамблея устраивала благотворительный концерт. Там выступали очаровательные сиротки в парадных платьицах. После этого мама сделалась странной. Листала каталоги игрушек, забывала забирать нас из школы. Отец сказал: «Дорогая… нет. Мы не потянем троих детей, это уже слишком». Через неделю у брата в руках взорвался фейерверк. Повезло, что он был просрочен: малыш инкарнировал в ту же ночь. На следующее утро папа собрал чемоданы и увёз нас с братом на другой конец света.

— О… — всё, что у меня вырвалось в ответ.

— У меня это в генах, Ула: её безумие. Я хотел держать его под контролем. Поэтому психология.

Его голос ослабел и охрип совсем. Мягкий сон забирался под плащ. Я пошевелилась из последних сил, чтобы уткнуться в горячую шею эзера.

— Ула? — позвал он спустя несколько минут.

Решив, что я сплю, Кайнорт осторожно обнял. Положил ладонь мне на голову и прижался щекой к виску. Когда я не пошевелилась, обнял сильнее. А под моей щекой билась его отравленная жилка. Случилось кое-что пострашнее смерти: я помнила, что сделал Кайнорт Бритц, как будто это было сегодня. Но это больше не работало как раньше. Ужасные, непростительные поступки никуда не девались, не меркли и не сглаживались, но уже не лезли на передний план. Какая же вышла подлость, думала я: от природы склонный идти на свет, одарённый излучением света, способный служить свету — этот рыцарь присягнул чёрной, тёмной крови, которая его вскормила. Вскормила — а теперь ела его живьём.

Бежать. На восходе.

* * *

В шатрах ещё спали, когда я накинула лишний плед на Лимани, прихватила сменный комбез, стащила паёк у Ёрля и, обернувшись пауком, дала дёру по скалам. Путь лежал на запад от Пика Сольпуг, вдоль горбатых кряжей. А дальше через пустошь — к шоссе на Гранай.

Алебастро щедро разливал молочный свет по склонам. А ведь ещё дня три назад казалось, что ядерная осень похоронила Кармин. Кряжи скоро закончились. Я распрощалась с горами и под вечер уже вязла в разноцветном песке. В отличие от гравийных барханов, эти сильно изматывали. Устав бороться с песком и пылью, я превратилась и надела комбез, чтобы передохнуть.

Стоило развернуть кулёк с едой, как на горизонте завился дымок. На всякий случай я спустилась с бархана и легла на живот. Мало ли, кто там… Случился уже один неизвестный друг, и чем это закончилось? Рядом зашумело. На голову посыпался песок, повалил дым, загорелись два жёлтых глаза в пыли. Монстр ревел, скрипел и визжал, наезжая сверху. Взбрыкнув, он заглох в сантиметре от моих клыков. Пыль легла ему на голову.

То есть, на кабину?..

— Вот так ничего себе! — воскликнули голосом Чпуха.

Бархатрейлер Баушки Мац! И она за рулём. Чьи-то ручищи втащили меня в расхлябанную дверь. Прижали к грубой коже партизанской куртки.

— Волкаш… Волкаш! — столько счастья за одну минуту сложно представить. — Значит, вы правда сбежали!

— Нет, я