Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

Вскоре граф сошел вниз, и они отправились ужинать. К ним присоединился управляющий Гаври, только что вернувшийся из Партачейки. Он кратко доложил графу о переговорах на мельнице, а потом спросил Пьеру своим тихим хрипловатым голосом:

– Надеюсь, не дурные вести заставили вас с госпожой Сорде поспешить домой, контесина?

Вместо Пьеры ответил отец:

– К сожалению, дурные, Гаври. Молодого Сорде посадили в тюрьму где-то там, на востоке.

Гаври обескураженно посмотрел на него, но промолчал, не смея спросить, за какое преступление посадили в тюрьму благородного господина. Граф Орлант мрачно уставился в свою тарелку. И обстановку разрядила Пьера:

– Чужих часов он не крал. Это дело чисто политическое. По-моему, Итале что-то там такое напечатал у себя в журнале, и это очень не понравилось властям. Вот они его и упекли в тюрьму на пять лет.

Гаври нахмурился.

– Вот не думал, что они на такое способны! – промолвил он. – Уж больно мы здесь, в горах, далеки от всего этого. – И прибавил, весьма удивив Пьеру: – А уж как, должно быть, госпоже Лауре тяжело! Она ведь на брата просто молится.

– И теперь еще пуще станет молиться.

– Да уж, придется…

Она сразу поняла, что он имел в виду: скоро начнутся разговоры, сплетни, домыслы и пересуды; всем соседям захочется выяснить подробности.

– Да где им понять, что случилось в действительности! – высокомерно обронила Пьера, точно Гаври обязан был знать, о ком она говорит.

– Я, между прочим, тоже этого не понимаю! – вмешался граф. – Мне ясно одно: это позор, боль и бессмысленная трата времени и сил – как для самого Итале, так и для всей его семьи! И для нас тоже!

– Но, папа, Итале делал то, что считал необходимым. Он куда свободнее тех, кто бросил его в тюрьму. Он куда свободнее любого из нас! И даже если он так и умрет в темнице, все равно это будет не напрасно и не позорно!

– Может, ты и права, дочка. Я не так уж много знаю обо всех этих вещах; да и ты тоже. И мне представляется бессмысленным расточительством, когда двадцатипятилетнего парня просто так сажают под замок и ничего не дают делать. А что должен испытывать Гвиде, как не стыд, когда его спрашивают: и где же ваш сын? А каково Элеоноре, которая ничем не может ему помочь, даже письмо ему написать не может? Единственное, что, по-моему, нам осталось, – это тревожиться о нем да молить Господа, чтобы не оставлял его своими заботами, ведь мальчик никогда и никому зла не желал.

– Иногда мне кажется, – заметил Гаври, – что людям здорово повезло: они могут при жизни как-то отработать свои совершенные на земле прегрешения и потом без страха идти навстречу смерти.

Пьера с любопытством посмотрела на него. Его слова не были для нее так уж новы: это была всего лишь одна из вариаций мрачных верований, свойственных ее народу, однако в его голосе чувствовалась некая странная настойчивость, хоть и тщательно скрываемая им, которая находила неясный отклик в ее смущенной и мятежной душе. И особенно – слово «страх». Да, истинным создателем тюрем, этим подлым вором, этим врагом всего лучшего на свете был именно страх! Невозможно служить страху и быть свободным.

Теперь она виделась с Лаурой почти каждый день; их былая дружба совершенно воскресла; мало того, если прежде она была скорее односторонней – Лаура выслушивала Пьеру, Лаура ее утешала, но сама почти ничего не рассказывала и ни на что не жаловалась, – то теперь и Пьера могла что-то дать подруге, могла ее внимательно выслушать и даже утешить. И ей было удивительно приятно быть хоть чем-то полезной Лауре и тем самым получить как бы подтверждение того, что она, Пьера, наконец-то превратилась из девчонки во взрослую женщину, что она может распоряжаться не только своими деньгами, но и самой собой по своему усмотрению.

Однажды в полдень подруги сидели рядышком и молчали. Они сидели так уже полчаса, а за окном все падал и падал снег, и без того уже плотным покрывалом укрывший поля и холмы. Была самая середина зимы, и последняя неделя выдалась особенно студеной. Гвиде пропадал в овчарнях и кладовых, Элеонора лежала наверху: ей нездоровилось. Лаура и Пьера сидели у огня в гостиной и шили, поглядывая порой в высокие, выходившие на юг окна, за которыми валил и валил снег.

– Мне нужно написать одно очень сложное письмо, – сказала после долгого молчания Пьера, когда часы в полной тишине пробили три.

Лаура удивленно вскинула на нее глаза, но не спросила, кому именно она должна написать это письмо. Да и кому же еще Пьера могла писать «сложные» письма?

– Я хочу попросить его приехать сюда ненадолго.

– Но ведь ты и сама через месяц-полтора вернешься в Айзнар, верно?

– А вот этого я не знаю… В том-то все и дело!

Лаура вдела нитку в иголку, наклонившись к огню, чтобы лучше видеть в мутном свете из окна.

– Ты хочешь поговорить с ним?

Пьера кивнула.

– Можно я скажу то, о чем давно думаю?

– Конечно нет! – шутливо отмахнулась Пьера.

– Знаешь, ты иногда ужасно похожа на тетушку. Интересно… По-моему, тетушка когда-то была настоящей красавицей.

– Да. Папа говорил, что она действительно была очень хороша собой, но ей никогда не нравился ни один из ее многочисленных поклонников. Разве не странно?.. Бедная тетушка! Она ненавидит холод! И всю неделю говорит одно лишь слово «нет».

– Может, ей какой-нибудь красивой пряжи принести? Мне кажется, ей бы, например, понравился этот коралловый оттенок.

– Можно попробовать. Хотя на этой неделе она даже пряжу не перематывала. Может, из-за ревматизма, а может, ей все стало безразлично. Ах, Лаура, иногда мне так хочется умереть молодой!

– Да, мне это тоже знакомо… Но вернемся к твоим делам. Ты, по-моему, ни разу даже не заговорила о свадьбе и обо всем, что с нею связано. И мне кажется иногда, что ты… чувствуешь себя… обязанной оставаться здесь, что ли.

– Нет. Дело совсем не в этом. Знаешь, я вообще не верю в подобные обязанности.

– Да, это действительно было бы довольно нелепо – так думать, – сказала Лаура, думая именно так.

– Быть обязанной, как Нина Буннин из Партачейки, – продолжала между тем Пьера. – Она все живет и живет со своей ужасной мамашей, которая все умирает, умирает, да никак не умрет! Я, с тех пор как себя помню, только и слышу, что ее мать умирает. И этот несчастный старый Лонце Абре… Он ведь был когда-то женихом Нины, а теперь ему уже шестьдесят, но он все еще на посылках у адвоката