Союз-77. Книга 1. Теория заговора - Дмитрий Ромов

Но если принять версию Ивашки, то картина выходила совершенно шизофреническая. Одной рукой Весёлкин пытался меня устранить, а второй — пристроить к делу. Причём, для этого нужно было ещё убедить и уболтать самого большого босса.

А Юрий Владимирович давать добро не торопился. Он снова уставился на меня, пытаясь, должно быть, понять, можно мне верить или лучше поостеречься. Как говорится, такие вопросы с кондачка не решаются, заходите на неделе.

— Мне кажется, надо товарищу дать возможность доучиться спокойно, — покачал он головой, — а не бросать в самую гущу событий. Думаю, торопиться не стоит, нужно все плюсы и минусы просчитать и проработать.

— Так он же сам в бой рвётся, — развёл руками Весёлкин.

Точно, кушать не могу, дайте повоевать и точка.

— Возможно, это юность бурлит и некоторое шапкозакидательство проявляется в придачу, — пожал плечами Андропов. — В общем, Алексей Михайлович, давайте ещё подумаем, прежде чем принимать такое серьёзное решение.

Короче, замотал моё назначение товарищ председатель.

— Ничего, — ободряюще похлопал меня по плечу Грабовский, когда мы возвращались из зала. — Думаю, я его додавлю. Ладно, возвращайся спокойно в больницу, я распоряжусь, тебя отвезут. Всё равно, ты должен ещё долечиться. А я тут поинтригую немного.

Что характерно, никто моего мнения и желания даже и не подумал выяснить. Я, конечно, был «за», но сам факт… Ладно, в ближайшее время я собирался воспользоваться советом и продолжить, так сказать, излечение.

— Ну, — усмехнулся на прощание я, — благодарю за костюм.

— Костюм береги, ещё пригодится, — уверенно кивнул он. — Пригодится…

— Осталось несколько вопросов незакрытых, — добавил я. — И ещё новые появились.

— В ближайшее время обсудим.

— В Питере?

— Загадывать не будем.

Вернувшись в палату, я завалился в постель и отрубился. Вход в отделение был закрыт и пришлось идти через санпропускник, где мой немногословный сопровождающий просто сунул под нос медсестре красные корочки.

Приём сработал, возражений не последовало, и мы двинули по коридорам. Они были пусты, и больше никаких преград преодолевать не пришлось, в том числе, и со стороны Прокофьевских тайных охранителей. Их просто не было. Ночь заканчивалась и все пытались урвать хоть немножко сна. Ну, хотя бы капельку. Я тоже. Сбросил элегантный костюм и залез под одеяло.

Завтрак мне доставляли буквально в постель. Жидкая манная каша, два тонких кусочка белого хлеба, кубик масла и сладкий ячменный напиток с молоком, — скромно, но со вкусом. На аппетит я не жаловался, поэтому расправился с завтраком практически моментально.

В тарелке ещё оставалось немного клейкой мутной субстанции, когда за дверью поднялась суета, послышались голоса и даже короткая перепалка. Она быстро стихла и тут же приоткрылась дверь. В неё заглянул бульдожка Сёмушкин. Он улыбнулся, что было несколько неожиданно и подмигнул.

— Привет больным и выздоравливающим, — расплылся он в улыбке и широко распахнул дверь.

— Пожалуйста, товарищ полковник, — строго говорил мой лечащий врач, — не более пятнадцати минут. У нас ещё обхода даже не было.

— Сейчас я сам его и проведу, — усмехнулся Сёмушкин. — Но только для одного единственного пациента. Эк тебя угораздило-то? Ты чего, Стрелец, не знаешь, как правильно дорогу переходить? У партии на тебя были планы, а ты даже с такой детской задачей справиться не сумел.

— Присаживайтесь, Иван Трофимович, — кивнул я на стул.

— Да уж, присяду. Присяду. Ну, как ты тут? Машина, что на тебя наехала, была в угоне, кстати. У ветерана угнали, представляешь? Ничего ведь святого нет у людей.

— Нашли?

— Машину-то? Машину нашли. Её расколошматили и бросили. А вот угонщика пока ищем. Ищут пожарные, ищет милиция. Знаешь стихи такие? Ну, вот, молодец. Как найдём, сразу в кандалы и в Сибирь. На каторжные работы.

— Это правильно, — согласился я.

— Конечно, правильно. Труд, между прочим, из обезьяны человека сделал. Так и мы. Труд, труд и ещё раз труд. Тебя, мне сказали, скоро уже выпишут. И это очень хорошо, потому что мы решили тебя задействовать как можно активнее. Ты мне скажи, от Весёлкина никаких сигналов не было?

— Ничего конкретного пока, — пожал я плечами.

— Да? — насторожился он. — А не конкретное было что-то?

— Было.

— А почему же я узнаю об этом только сейчас? — мгновенно помрачнел он. — Это как называется? Не выполнение служебных обязанностей? Халатность? А, может быть, обычное распи***йство? Почему не доложил?

— Не успел ещё. Он вечером приходил.

— Да? — нахмурился Сёмушкин. — И?

— Он чисто, как больного навестить.

— Интересно-интересно…

— В общем, намекал на скорую командировку.

— Во Фрунзе?

— Во Фрунзе, — подтвердил я.

— Когда? — сухо и коротко спросил он.

— Не знаю пока. Обещал с деканом как-то утрясти. Мне, вообще-то, диплом писать надо, а не по кустам скакать, пластелин собирать.

Сёмушкин, разговаривая со мной, сидел на стуле, а голова его постоянно крутилась. Он разглядывал каждую деталь, высматривал и вынюхивал.

— Ничего-ничего, напишешь, — говорил он, изучая остатки моего завтрака. Или тебе напишут, пал смертью храбрых при написании диплома. Ладно, шучу. Ты кашу почему не доел? Не вкусно?

— Не успел, помешали.

— Дерзишь, ну-ну. Ты, главное, не забывай, Стрелец, что жизнь твоя полностью зависит от меня. Я имею в виду жизнь благополучную и полную будущих радостей. Сечёшь? Как у Кащея. В яичке. А твои яички находится в моих мозолистых руках. В моих силах отнять у тебя и радости, и благополучие. Отнять и наполнить дни ужасом и страданиями. Не забывай об этом. Помни и повторяй постоянно, что без меня ты полный ноль. И ещё не забывай, что ты выполняешь гражданский долг, а не чью-то там прихоть. В общем, готовься к командировке. Мне нужны результаты. Конкретные, стопроцентные и железобетонные.

— Иван Трофимович, вы настоящий поэт. Почеще Данте. Говорить про чужие яички с таким чувством может только неравнодушный и воодушевлённый человек.

— Сарказм твой неуместен, — пожал он плечами. — Особенно, учитывая, что мать твоя и дед с бабкой вполне могут стать заложниками твоего легкомыслия. Улавливаешь мысль? Но я тебе больше скажу. Есть одна девушка в деревне Красноперниково. Зовут её Люся, и бегает она за тобой, проявляя определённые чувства и желая взаимности.

— Чего-чего?

— И некое подобие этой самой взаимности, судя по всему, имеется. Да даже, если и