Семейная драма XVIII столетия. Дело Александры Воейковой - Александр Борисович Каменский

узная, какия приняты ими меры ко удержанию его распутнаго жития и мотовства, он, не хотя лишиться полновластия в ымении своем опекою, а также и от пороков своих отстать, но ко избавлению от того по наставлению княгини Несвицкой прибегнул он к тому ж князю Гагарину и столько в том предуспел, что нашел способ преклонить его уже к своему удовлетворению столь сильно, что ис покровителя моего зделался он, Гагарин, гонителем моим и тогда ж отступил от условия своего и обратился из одной чрезвычайности в другую: вместо обещаннаго мне защищения удостоверил уже его, мужа моего, в той безопасности, что он никогда опекою имения своего не лишится и что он будет первейший его протектор, и таковым удостоверением и наиболея поощрил мужа моего ко всякому страстей его стремлению и тем еще больше зделал разврат нашего союза, подав ему надежду и одобрение хуже прежняго себя вести, а меня гнать и ненавидеть.

И муж мой после самаго того не преминул еще более простирать свои гнусныя дебожи и ко всяким дерзостям себя направить, так что злея и жесточае предоставил мне нижеследующее наказание, а также обще с ним и Несвицкая княгиня не преставала меня гнать так много, что я не могу, АВГУСТЕЙШАЯ МОНАРХИНЯ, всех обид и мучений моих, причиняемых мне означенною Несвицкою, на сей бумаге объяснить, сколь ея ко мне ненависть, а к имению мужа моего жадность далеко простиралась, так что она наконец не устрашилась преклонить его, мужа моего, к такой важной дерзости, чтоб он и жизни моей меня лишил, уверив его по сущей его легковерности в безопасности сей, будто бы сие его убивство меня на их щет не отнесется. И, условившись, она, Несвицкая, с ним, мужем моим, зделать сие противу меня злодеяние под видом таким к их правости, будто бы таковой случай случиться мог в небытность мужа моего в Москве, а от пьянства и дерзости людей его, и так де он мог остаться в том яко невинными, а чрез то и от подлежащаго по законам за смерть наказания избавившись и, женяся на ней, Несвицкой, будут век свой проводить спокойно.

И в сем намерении своем оной муж мой прошлого 1785-го года августа 1-го поехал в тульскую свою деревню, простясь со мною при посторонних людях порядочно, зделав такой вид, будто бы дает мне прежнюю свободу, но вместо того я в надежде своей ошиблась. Он после того, заехав к реченной княгине Несвицкой, и оттуда по совету ея, Несвицкой, прислал к дворецкому своему письменное повеление на истребление моей жизни, почему все люди его, напившись допьяна, начали без всякаго от меня какого-либо поводу, но только чтоб свое намерение произвесть скоряе в действо, ругать меня и злословить и произвели сию их дерзость противу меня в саду. И один из них, стремяся ко мне с ножем, кричал, что он меня зарежет, но к щастию моему сей злодей по неминуемой в таковых случаях робости, а более от пьянства, бежавши за мною, падал. Я же между тем успела добежать к дому и в комнаты к детям нашим, куды вскоре потом и дворецкой мужа моего пришел в пьяном образе и объявил мне о том от мужа к нему письме, о котором я до тех пор никакого сведения не имела, сказав при том, что по оному приказано меня содержать под караулом, не допущая никого ко мне. В случае ж сопротивления моего дана ему власть и хуже со мною поступить, да еще де важныя есть противу меня приказы, но о том он мне не откроет. По которому от дворецкаго извету разумела я, что сие со мной злодеяние от людей мужа моего вышло не столько от их дерзости, а более по его к ним присланному письму. И, будучи великим объята страхом от престоящей мне смерти, принужденнаю нашлась спасать себя, воспользовавшись же их пьянством и, можно сказать, вырвавшись из их злодейских рук, выбежала из того загороднаго дому, кричав караул, и объявила тогда ж в съезжем дворе и в тоже самое время просила о защищении господина главнокомандующаго в Москве его сиятельства графа Якова Александровича Брюса, от которого московскому полицыимейстеру Годеню приказано было дворецкаго взять под стражу и в доме нашем при собрании других дворовых людей для страха им наказать, письмо же, от него отобрав, где следует хранить.

Но полицыимейстер Годен в дополнение моих несчастий, вместо исполнения повеления главнокомандующаго и своей должности, приехал в дом наш якобы для наказания того преступника дворецкаго в торжественный праздник Преображения Господня[31], когда никаких экзекуции и наказания не бывает, да и во время самой литургии, когда я была у обедни, дабы тем удобнее мог скрыть письмо и поступок мужа моего утаить. Приехав же, он, Годен, в дом наш и мимо своих бывших тогда с ним полицейских служителей, послал того ж самаго дворецкаго якобы для сыску других наших дворовых людей, а вместо того, чтоб дать ему чрез то удобнейший случай к побегу, которой, употребя его себе в пользу, тогда ж с письмом, от Годеня ему отданным, бежал. А к таковой явной Годеневой людям мужа моего поноровки не иное что произошло как поощрение, по которому уже смело и безопасно начали мне вновь причинять большее ругательство, уграживая мщением за мою на них прозьбу, что наконец и принудило уже меня, за отбытием тогда главнокомандующаго из Москвы на два месяца в свои деревни, утруждать вместо его правящаго Москвою господина губернатора Петра Васильевича Лопухина[32], чтоб повелел людей усмирить, а дело сие иследовать, а мне дозволить переехать из загороднаго дому, которой стоит в самой глуши, в московской наш дом, донеся ему на сокрытие Годенем письма мужа моего. Почему он, господин Лопухин, означеннаго полицейместера Годеня, быть тогда по своей должности случившагося, обо всем том произшествии лично при мне спрашивал, на что оной Годен донес, что слуга, будто бы устрашась побоев, бежал, а письмо будто бы по неважности заключающагося в нем содержания он сам ему отдал. Но возможно ль было ему, Годеню, отдавать таковое письмо, которое отобрано было им точно по прозьбе моей? А потому и должно было ему оное хранить, но он, не показав мне онаго письма, существенной истице, не объявя его главнокомандующему, отважился тому же преступнику отдать, тем паче, что, ехавши он ко мне в дом, и мимо меня сокрыл важность того письма, какого б оное содержания ни было, важнаго ль или