Семейная драма XVIII столетия. Дело Александры Воейковой - Александр Борисович Каменский

не важнаго, но отдавать не следовало. Однако господин Лопухин не изволил тогда приказать изследовать о таковом годеневом поступке и не зделал больше мне никакова удовольствия, как только повелел частному приставу людей усмирить. Мне же дозволил переехать в московской наш дом. И, хотя я с моей стороны старалась, сколько возможно было, чтоб сие оставить и в процессию с мужем моим не ходить в чаянии, что он за таковой мой великодушной поступок равным образом со мною поступит и поступки свои переменит.

Но вместо того укрытый как скоро Годенем дворецкой мужа моего чрез гонительницу мою княгиню Несвицкую был к нему отправлен с уведомлением о произшедшем, и он тогда же приехал в Москву в тот загородной свой дом, в котором, живши три дни тайно, наконец прислал ко мне, чтоб я к нему приехала, но я, как по приключившейся мне от страху болезни, так и опасаясь его тиранства, не могла на сие решиться. И по причине, что тогда уже осеннее время наступало, просила его переехать в московской наш дом, то он, муж мой, злобясь, что намерение его не совершилось и я от смерти избавилась, вместо того, естли б он не был сам тому с людьми своими участник, чтоб сколько-нибудь о законной своей жене сожалеть и людей за дерзость их наказать, он напротив приказал всем своим людям, которые жили при мне в московском моем доме и которыя были все его собственные, все что было у меня имении[33] ночным временем ограбить и переносить в тот загородной дом его, что ими исполнено, а большею частию передано в[се] сие было в дом к княгине Несвицкой, состоящей с моим домом рядом. Мне же никто из людей, как все его собственные, не смел о том и сказать. А сие уже и кроме письма явно обнаруживает общий с людьми его на жизнь мою умысел. В противном же случае не было ему притчины при поезде своем в Тульскую свою деревню, порядочно простясь со мною, а приехав оттуда, еще не видевшись и не имея никакой притчины, так нагло меня бросить. Но сего еще мало, что он, будучи под покровительством князя Гагарина и полицыйместера Годеня, делал без опасения все, что распутность его на ум ему приводила. Он сверх того для наигоршаго моего мучения в угодность княгине Несвицкой, подъехав днем уже к моему дому, велел нянькам и протчим, к детям нашим приставленным, четверых малолетных наших детей вывесть и насилием увес с собою в тот загородной дом свой. Я же, лишившись детей моих, сим ударом тягчае смерти пораженною была, отчаянием горести моей и материнским об них сожалением влекома будучи, не устрашилась более никаких его истязаний, надеясь же сколько-нибудь преклонить его к сожалению, решилась отдать себя на волю ево мучениям и претерпеть их доколе жизни моей на то достанет, сожалея более о злой участи детей моих, нежели об самой себе. Почему, взяв с собою оставшихся у меня двух дочерей, приехала к нему в тот загородной его дом и, упав к ногам его, просила, чтобы сжалился надо мною и отменил бы сугубое свое ко мне гонение, напоминая ему о моей к нему горячности и о моих о нем стараниях во время его несчастия, представляя при том, что, лишая таковым образом малолетных наших детей материнскаго призрения, а с тем и лишает и всего их благополучия и вечно тем погубляет.

Но он, интригами княгини Несвицкой столько быв от меня отвращен и озлоблен, что ни виду человечества в нем тогда не оставалося, и ни слезы мои, ни моя пред ним покорность, ни мои прежния об нем старании, ни его обещании быть за то благодарным, ни родительская любовь к детям не могли его убедить к моему помилованию и склонить к сожалению о погибающем нашем семействе. Он всем сим, равно как и сам собою, жертвовал ей, Несвицкой, и не пощадил предать несчастию и сиродству детей своих, только чтоб тем исполнить прихоти своей наложницы, а для сего самаго и последних двух дочерей наших у меня отнял, приказал людям своим силою взять от меня и караулить, дабы они ко мне не ушли. И как я, не будучи в силах перенести таковаго несноснейшаго для меня удара, впала от того в жесточайшей обморок, то он велел людям своим бросить меня в карету и согнал безчесно со двора, а согнавши, дабы тем лишить меня всех способов видеть детей моих, приставил к тому своему дому денной и ночной караул, которой и поныне продолжается. Но, не удовольствовавшись и сим поступком, которой бы и самаго тирана мог успокоить в его мщении, послал тогда же вслед за мною в тот ограбленной им московской мой дом людей своих и велел забрать все остальное, что ими и было исполнено, зделав при том яко[34] совершенный разбой и бунт в надежде на покровительство полицыйместера Годеня, перебив и стекла в окнах каменьями, так что не можно было поверить, чтобы сие могло случится в столичном городе, а разве в отдаленном каком-либо малом деревенском селении. Сверх сего оной муж мой тогда же и всех людей, бывших до того в моем услужении, у меня отнял, и я осталась брошенною одна в пустом московском доме и лишенная всех чувств моих, хотя же в то самое время вторично принесена была о всем произшедшем жалоба к нему ж, московскому губернатору Лопухину, но он ничего того законным порятком по силе Устава благочиния 104-й и 105-й пунктов[35] и ВЫСОЧАЙШАГО Учреждения 84-й[36] статьи, яко сущаго разбоя и жестокости, не повелел изследовать. И сия тяшкая обида, от мужа моего мне причиненная, осталась не удовлетворенною. Я же, стесняема будучи от всюду сими бедствиями, ласкалась сколько-нибудь надеждою сыскать помощь в таковом моем страждущем состоянии от его сиятельства князя Гагарина, обнадежина будучи его обещанием, не зная еще, что его сиятельство происками княгини Несвицкой и по свойству с мужем моим преклонился к его стороне. Так что, когда я в надежде его обещания приехала к нему с моею прозьбою о заступлении меня, то сверх чаяния моего он наиболее усугубил мой страх и отчаяние, отвечая совсем первому противное, что он более мой не покровитель и я никакой себе милости от него не ожидала бы, да и в дом его более не ездила: дело де сие решительно сделано, дети все у тебя взяты, тебя де давно мужу