Семейная драма XVIII столетия. Дело Александры Воейковой - Александр Борисович Каменский

менее, вероятно, раздражали их ее настойчивость, неугомонность, готовность идти до конца, создавшие ей репутацию «беспокойной женщины» и также, по-видимому, не соответствовавшие их представлениям о том, как должна вести себя женщина благопристойная. Описывая свои страдания, угрожая самоубийством, она одновременно агрессивно нападает на своих противников, действительно не стесняясь в выражениях и не особенно выбирая эпитеты. Казалось бы, перед нами отстаивающая свои права и человеческое достоинство эмансипированная женщина, своей активной жизненной позицией опередившая время. Но в действительности ее система ценностей может быть понята только в контексте эпохи. Своего мужа она характеризует как абсолютно конченого развратного человека, разбитого параличом горького пьяницу, но разводиться с ним она ни в коем случае не желает и несколько раз повторяет, что не хочет быть «разводной» женой, то есть расценивает это как нечто постыдное. Столь же неприличным она считает и положение содержанки, живущей на выделяемые ей мужем деньги. Несмотря ни на что она хочет воссоединиться с ним, а в Тайной экспедиции (возможно, от растерянности и испуга) говорит, что даже согласна, чтобы вместе с ними жила его любовница. О связях мужа с дворовыми девками, в отличие от всех других его прегрешений, Воейкова упоминает лишь единожды и как бы мельком, очевидно относясь к этому как к чему-то хоть и неприятному, но неизбежному. А ведь законодательство того времени за подобные действия грозило помещикам карами, и вроде можно было бы за это уцепиться и использовать для характеристики мужа как уголовного преступника. Но Александра Игнатьевна, видимо, знала, что данное явление было весьма заурядным и на практике власти наказывали за это крайне редко.

Обращает на себя внимание и то, как Воейкова интерпретирует понятие «любовь». С одной стороны, она постоянно повторяет, что, несмотря ни на что, продолжает любить мужа, который, в свою очередь, «ослеплен» любовью к Несвицкой. Последняя же, по ее мнению, напротив, Воейкова не любит, а движима лишь корыстью. Во втором прошении, рассуждая о том, что муж ее разлюбил, Александра Игнатьевна замечает, что «любви нихто ни от кого сильно себе не присвоивает», то есть заставить любить нельзя, но это, по ее мнению, не является оправданием для нарушения святости супружеского и родительского долга. Подобная интерпретация любви – еще одно свидетельство трансформации, которую претерпело это понятие к концу XVIII в.[22]

Как уже сказано, Воейкова была сослана в Рязань не как приговоренная судом преступница, но как человек, нарушивший правила приличия и благопристойности, назойливая просительница, осмелившаяся утрудить монаршую особу своими безосновательными обращениями. И если сама она, доказывая свою правоту, ссылалась на многочисленные законодательные акты, то в приговоре, вынесенном ей генерал-прокурором, ни одной ссылки на какой-либо закон, на основании которого он вынес свое решение, нет. Не случайно и документ, подписанный Вяземским, назывался «приказ», а не «приговор». Это была царская опала, подвергнуться которой мог только человек из высшего слоя русского общества того времени, своего рода отеческое (в данном случае материнское) наказание. Само явление опалы известно по меньшей мере с XVI в., но его формы, характерные для XVIII столетия, заслуживают специального изучения. Как носившая внесудебный характер опала сочеталась с настойчивым утверждением Екатериной II законности и правосудия? Как ощущал себя русский дворянин XVIII в., навлекший на себя царский гнев?[23] Каков был статус опального? Примечательно, к примеру, что в инструкции, данной курьеру, который должен был доставить Воейкову в Рязань, Вяземский проявил заботу о ее здоровье и комфортных условиях путешествия и озаботился и тем, чтобы она сразу получила средства к существованию. Находившийся в опале и фигурирующий в публикуемых документах А. И. Глебов, на чьи имения был наложен секвестр и которому было запрещено приезжать ко двору, подписал аттестат Ф. А. Воейкова, и Сенат его принял; а сосланному по высочайшему повелению в 1775 г. в монастырь П. Ф. Апраксину за казенный счет покупали новые рубашки и следили за его здоровьем[24]. Иначе говоря, в отличие от осужденного преступника, человек, оказавшийся в опале, не лишается гражданских прав и не исключается из общества, он лишь ограничен в определенных действиях. Он несет наказание, обусловленное, с одной стороны, его привилегированным положением, а с другой – зависимостью от монаршей воли, едва ли не большей, чем у рядового подданного, стоящего много ниже на ступенях социальной лестницы.

Внимательно читая публикуемые документы, можно обнаружить в обращениях Воейковой к властям предержащим некоторые противоречия и определенное лукавство. Так, в письме, основная цель которого – добиться разрешения жить в Москве, к Шешковскому Воейкова пишет, что могла бы жить там со старшей дочерью и зятем, а в письме к Вяземскому характеризует этого же зятя как распутного человека и само замужество дочери описывает как несчастье. Оба письма различаются и по тону, и по тому, как она обращается к своим адресатам, и это показывает, что вышедшие из-под пера Александры Воейковой тексты при всей их запутанности и многословности конечно же не были простодушным потоком сознания, но были вполне продуманы и расчетливы.

В целом публикуемые документы дела 2749 являются ценнейшим источником для продолжения изучения проблем, впервые обозначенных более двадцати лет назад в книге М. Маррезе «Бабье царство», – о положении русской женщины второй половины XVIII в., ее способности отстаивать свои права, агентности, использовании сетей патронажа и др. Вчитываясь в эти документы, мы как бы погружаемся в атмосферу жизни русского дворянства последней четверти XVIII в. с ее эмоциями, взаимоотношениями и миросознанием людей этого времени.

Дело Александры Воейковой

№ 1. Прошение Александры Игнатьевны Воейковой императрице Екатерине II

Всеавгустейшая монархиня,

всемилостивейшая государыня.

Приемлю дерзость изъявить пред ВАШИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ о тех моих злоключениях, коим первою есть виною несчастное мое супружество за капитаном Федором Воейковым, с которым, к крайнему моему прискорбию, имею шестерых малолетных детей – 3-х мужеска, 3-х женска полов.

В течении онаго супружества близ 20 лет капли счастия своего не видала и не только бренный мой состав, но и саму душу мою сокрушающих и состраждущих различными обстоятельствами деяниев его (оных, хотя бы не желала изъявить пред вами, но как необходимо нужно для изъяснения сего моего дела и моей прозьбы), то должна с великою прискорбностию моей о том теперь сказать, что он, муж мой, с самых молодых лет своих обращался в различных гласных и ясных пороках и в наиважнейших преступлениях, оказавшейся как то: 1-е. Будучи еще лейб-гвардии в Конном полку вице-вахмистром, в 1767-м году во обще с отставным от армии подпорутчиком Афросимовым сочинил от имяни матери своей на имя купца Деклера в 15 000 р. фальшивой вексель; вместо ея представил посторонную подлую