Приручи ветер - Андрей Урбанович

– Вы простите, если вдруг я сказал что-то не то. Честное слово, мне ничего неизвестно ни о вашем отце, ни о том, чем он занимался, – неожиданно для себя сказал я.

– Что ты… Тебе ли извиняться? – Валентин Николаевич нелепо замахал руками, и голос у него сделался таким, словно он сейчас расплачется. – Я сам затеял этот эксперимент, вот и получил.

Гости прощались. Я стоял в глубине коридора, облокотившись на дверной косяк, и разглядывал их лица. Они стали другими. Но странное дело, в тот момент я не ощущал победного восторга, единственное состояние – жалость к несчастному психологу. Я словно очутился на его месте, словно не он, а я узнал нечто о моём отце и испытал боль, и свою и его – боль вперемешку со страхом.

– Ты устал? – спросила мама.

– Очень, – ответил я.

Единственное, чего я желал, это забраться под одеяло, и чтобы никто меня не трогал, не задавал вопросов.

Спать не хотелось. На потолок падали полоски света от окон соседнего дома. В открытую форточку струился ветер, а я вспоминал историю про девочку.

– Ты тоже птица, только не знаешь об этом…

Глава восьмая Чётки

– Хочешь, прогуляться со мной до музея? – спросил отец.

Я радостно закивал. Он не так часто брал меня с собой, и для меня это было почти праздником. Мы вышли на дома, миновали наш двор и когда оказались на проспекте, отец, потрепав меня по волосам, сказал:

– Вчера был трудный день. Ты меня удивил. И не только меня. Я договорился с Олегом Павловичем и Валентином Николаевичем, что мы не будем афишировать последние события. И ты тоже особенно ни с кем не откровенничай. Думаю, пока не выяснится, что это на самом деле, не стоит предавать огласке наши, назовём их так, эксперименты. Договорились?

– Договорились, – согласился я.

– Валентин Николаевич обещал поискать схожие случаи, – продолжал отец.

– Он не обиделся?

– Нет, что ты! В твоей истории столько попаданий в десятку, что случайными совпадениями их уже не назовёшь. Только не зазнавайся.

– Я не зазнаюсь. А что мы будем делать в музее? Сегодня же выходной.

– Это для посетителей выходной. Но мы ведь не просто посетители. И что-нибудь обязательно придумаем.

Отец, хотя и не являлся официальным сотрудником музея, но входил туда, как к себе домой. Здесь его всегда встречали с распростёртыми объятиями. Так было и на этот раз. Я успел уже было заскучать, как нас завели в хранилище, где содержались предметы, которые никогда не выставляли на всеобщее обозрение. Это были обломки посуды, домашняя утварь, полуистлевшие одежды, старые прялки, ткацкие станки и всё в таком роде. Я задавал вопросы, отец терпеливо отвечал:

– Узоры на древних одеждах – это не просто геометрия. Это можно сказать, магия. Каждый знак, даже самый простой, имеет тайное значение… Видишь, штуковина из бронзы – угадай что это? Зеркало. Судя по дракону, попало оно к нам из Китая. А это монета-полушка 1731 года. Кто тогда правил?

– Анна Иоановна.

– Правильно. Так вот, полушка – это одна четвёртая копейки. А вот это чётки. Их отдали сюда в тридцатых годах, – сказал отец. – Здесь кстати тоже есть магнитофон, я его пару дней назад проверял, пишет исправно. Ну что, ты готов?

Я не был готов. Мне не хотелось погружаться в прошлое, но возражать я не посмел.

Отец зарядил плёнку и подал мне чётки. Двенадцать выцветших бусин. Три из них видно когда-то давно были выкрашены в более светлые тона. Я закрыл глаза и прислушался.

Это случилось через неделю после страшной бури, что прошла по округе, безжалостно выворачивая деревья, губя урожай и срывая крыши домов. Странствующие монахи, возвращаясь в свою обитель, подобрали в лесу мальчика лет четырнадцати. Походил он более на зверька, чем на отпрыск адамова рода, и его, как зверька, подманили куском хлеба, который он тут же вырвал из протянутой руки и, отбежав на безопасное расстояние, судорожно проглотил. Монахи сделали несколько безуспешных попыток подозвать его и двинулись дальше. Мальчишка, прячась за деревьями, последовал за ними. На очередном привале его снова угостили хлебом. На этот раз зверёк в человеческом обличии уже отбежал не так далеко.

В первую ночь он спал неподалёку от богомольцев, то и дело поднимая голову, настороженно вглядываясь в темноту. Вторая ночь выдалась холодной. Чтобы согреться и просушить одежду путники развели костёр. Расположившись вокруг тлеющих углей костра, они уснули. А утром обнаружили маленького дикаря рядом с собой. Он крепко спал, свернувшись клубочком и прижавшись спиной к одному из путников. Весь его вид внушал такую нестерпимую жалость, что оставить его в лесу было невозможно для всякого, у кого есть сердце.

Это и решило его участь. К вечеру следующего дня он вместе с монахами прибыл во Францисканский монастырь. Поначалу к нему относились как к умалишённому, но к концу второй недели он внезапно заговорил. Правда, о себе ничего толком рассказать не мог. Говорил о пожаре и о том, что все погибли. Так или иначе, но выяснилось, что мальчик вполне нормальный и вскоре у него, как и у всех здесь, появились свои обязанности.

– Монастырь не рай. Тут надо работать, – пояснил настоятель.

Так потекли дни. Его отправляли то собирать хворост, то подметать монастырский двор, то ещё по каким-то мелким делам. А через месяц во время вечерней молитвы мальчик стал вторить хору и обнаружилось, что у него чудесный голос. Мало того, выяснилось, что он знает все молитвы.

Говорили, что по ночам его душа терзается. Он стонал, плакал, порой вставал и начинал бродить по монастырским коридорам. Настоятель читал за его здравие молитвы, и со временем Господь сжалился над несчастной душой найдёныша и вернул ему здоровье. Он стал чаще улыбаться, исчез затравленный волчий взгляд, появился аппетит.

После исцеления он проявил изрядное упорство в молитве. И даже начал делать чётки, взяв для этого у местного мастерового сандаловое дерево. Изготовил девять бобков, тщательно отполировал их и покрыл чёрной краской. Один из братьев крайне удивился количеству и стал терпеливо объяснять, что чётки имеют определённое значение.

– Можно сделать двенадцать бобков – это число апостолов Господа нашего Иисуса Христа. Тридцать три – число лет, которые Христос провёл на нашей земле. Тридцать восемь – число недель, что Господь провёл в утробе… Неизвестно сколько ещё вариантов мог предложить монах, если бы в разговор не вмешался настоятель.

– Девять – это тоже святое число. Девять чинов ангельских. Так что, отрок, может быть и прав…

Отрок в ответ кивнул. И, словно извиняясь, добавил:

– Вообще-то я сделал двенадцать бусин, но оставил девять. Оставшиеся три положил отдельно. Придёт время, я их соединю.

В тесной келье, где найдёныш проводил ночь, кроме него жил ещё один послушник. Однажды, проснувшись раньше обычного, он увидел, что мальчик сидит на постели, подобрав под себя ноги. Решил, что он читает молитву. Прислушался, но вместо святых слов услышал нечто иное:

– Первая бусина – краснолицый мясник… Вторая… Третья – торговец горшками… Четвёртая… Седьмая – рыжий башмачник. Восьмая – помощник скорняка со шрамом на лбу. Девятая… Многие слова он не расслышал. На следующее утро ритуал повторился. Через день тоже. Послушник с дознанием не спешил. Что-то подсказывало ему: правды он всё равно не узнает. Слишком недоверчив малец. Недоверчив и напуган. Однако любопытство жгло, и он решил удовлетворить его:

– Кто была твоя мать?

– Она лечила людей. Травами.

– А отец?

– Охотником был.

– Ух, ты. Он наверно и тебя чему-нибудь научил?

– Научил. И силки на зверя ставить. И из лука стрелять.

– А я своего отца не знал. Меня воспитывал дядя. Мужик свирепый и сильный. Хотел сделать из меня настоящего воина. Сделал. Теперь не знаю, как от всего этого отмыться…

– А сколько человек ты убил?

– Зачем тебе это?

– Просто спросил. Ведь раз воевал…