Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

После неудачной попытки получить земельный участок в Ялте Паустовский, находясь в апреле – мае 1963 года в Севастополе, обратится в Севастопольский горисполком с просьбой выделить ему земельный участок в черте города для постройки дома. Отказ он получит уже 15 мая.

В ответе заместителя председателя Севастопольского горисполкома Д. Вершкова сухо, «по-чиновничьи» значилось:

«…к сожалению, удовлетворить Вашу просьбу об отводе участка земли для постройки дома горисполком не может, так как на основании постановления ЦК КПСС – Совета министров Союза СССР от 1 июня 1962 года за № 561 «Об индивидуальном и кооперативном жилищном строительстве» Центральным Комитетом КП Украины и Советом министров УССР запрещён отвод земельных участков для индивидуального жилищного строительства в городе Севастополе и в ряде других городов республики, а также в городах и посёлках Крымской области, расположенных в курортных зонах на побережье Чёрного моря от Керчи до Евпатории»{358}.

Конечно, можно принять этот отказ как должное и отнестись к ситуации с пониманием. Как говорится, на нет и суда нет. Но, ему, изнурённому болезнью писателю, воспевшему в своих произведениях Чёрное море, Крым и, в частности, Севастополь, не нашлось на черноморском побережье и маленького клочка земли, где можно было бы дожить свои, как показало время, уже недолгие годы! Всё это выглядело обыкновенной издёвкой властей. Нет, не разум тогда двигал теми, кто принимал это решение, а страх «приютить» у себя писателя, хоть и очень известного, но уж слишком в последние годы не особо ладящего с властями, а порой и вовсе идущего им наперекор.

В тот год Паустовский всё лето провёл в Тарусе, сумев съездить на несколько дней в Мещёру, в Приокско-Террасный заповедник и насладиться житьём на лесном кордоне.

15 ноября 1962 года случившийся приступ стенокардии упечёт Паустовского в военно-морской госпиталь. Зимой же он вновь приедет в Севастополь, как впоследствии выяснится – в последний раз.

И в этот раз, как и прежде в Ялте, никто не придал значения тому, что этот сердечный приступ был «звоночком» новой беды, которая случится уже спустя пару месяцев в Москве.

«Мне нужно ещё десять лет…»

«Чукоккола» – потрясающее, фантастическое изобретение Чуковского. Рукописный альманах времени, в котором и в шутку, и всерьёз переплелось всё – и люди, и события, и даже эпохи, в котором каждая страница словно эстафетная палочка. Принял её и Паустовский.

20 июня 1963 года, находясь на даче Чуковского в Переделкине, Паустовский, в качестве обещания, сделает в «Чукокколе» короткую запись:

«Хоть и боком пролез в Чукокколу. (Чем и горжусь.) Это – аванс, а полная выдача для Чукокколы будет немного позже».

Но полной «выдачи», как того ни просил Корней Иванович, так и не случится, ни в этот год, ни после.

В январе 1964 года у Паустовского случился новый обширный инфаркт. Между тем складывалось такое впечатление, что он к нему в какой-то степени был готов, ибо само лечение и последующая реабилитация проходили уж как-то совсем обыденно.

А вот что к нему привело, сказать сложно. Уж больно много в последние месяцы было всякого рода переживаний, на которые нельзя было не реагировать. И это очередное отстранение от «Нового мира» тоже не могло не сказаться.

О событиях, случившихся с ним за последние месяцы, Паустовский, ещё находясь в больнице, обстоятельно изложит в письме Делекторской 24 апреля 1964 года:

«Я пролежал в загородной больнице (в Кунцеве) почти три месяца, и, наконец, 30-го – через шесть дней – меня освобождают (“выписывают”, как у нас говорят). После этого ещё месяц (май) я пробуду в санатории, а потом уже – полная свобода.

Мне нужно ещё десять лет, чтобы написать всё, что я задумал. Я почему-то уверен, что успею»{359}.

Говоря о так необходимых десяти годах жизни, Паустовский не мог не понимать, что здоровье, столь резко «покатившееся с горы», вряд ли даст ему такую возможность. Но верил. Иначе не мог. И эта вера подстёгивалась триумфом первых книг «Повести о жизни» в Америке, Германии, Франции, Италии, Швеции. Подбадривало эти думы и ожидание новой поездки во Францию, Италию.

Его поездка в Англию всё же состоится вопреки настойчивым отговорам врачей. В принятии им такого решения сыграло «притяжение» Англии ещё с юношеских времён, возникшее под впечатлением чтения произведений Диккенса и Скотта. Причём мечта побывать на земле Туманного Альбиона владела Паустовским всегда, и упускать возможность её воплощения было нельзя. Поэтому сентябрьская поездка в Англию, с посещением Лондона, Оксфорда, Эдинбурга, с последующим «заездом» во Францию, явится для него настоящим чудом.

Говоря о Паустовском в контексте времени середины 1960-х годов, так и хочется, не впадая в излишнюю дискуссию, спросить: а каким было это время для Паустовского, как вопреки всему он всё же сумел его перешагнуть? Временем разочарований и потерь? Когда один за другим уходили в мир иной те, кто был ему близок, – Гехт, Всеволод Иванов, Маршак, Ахматова, Эренбург… Неотвратим и близок был и его черёд. А может быть, это было время несбывшихся надежд? Можно согласиться и с этим. Болезнь действительно отняла многое.

А может быть, именно эти годы были даны на осмысление прожитого? Дали возможность подвести итоги?

И в эти годы, вопреки невзгодам, «придавленный» болезнями Паустовский всё же находит в себе силы писать, быть полезным, как это было, к примеру, с редактированием дневников Всеволода Иванова, и подписание письма в защиту молодого ленинградского поэта Иосифа Бродского, осуждённого за «тунеядство» на пять лет спецпоселений. Его будет заботить поиск пропавшего цветаевского камня в Тарусе и увековечивание памяти погибшего в лагере зимой 1938 года поэта Мандельштама.

А ещё он будет по мере сил стараться отвечать на письма молодых авторов, но шумные читательские встречи были уже в тягость, и их он избегал. Кружащую над ним суету жизни он всячески отгонял, пытаясь хоть как-то сохранить силы для самого главного – творчества. Летом 1964 года он всё же начнёт работать над седьмой книгой «Повести о жизни», которую в рабочем варианте условно назовёт «Ладони на земле». О чём она могла быть – читатели так и не узнают. То, что Паустовский успеет в ней написать, «растворится» в её черновиках.

Осенью 1965 года Паустовский приедет в Италию на конгресс Европейского сообщества. И вновь врачи будут бессильны отговорить его от новой, столь рискованной затеи. Их опасения будут вполне основательны! Перегрузки при авиаперелётах были крайне опасны для сердца.