Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

Конечно, Паустовский, делая это благое дело, вряд ли знал, что однажды Надежда Яковлевна, правда за глаза, в разговоре с литературоведом Ларисой Вольперт сильно оскорбила его, определив его писательский облик, как «мямля с прекраснодушной, вялой, ложно-романтической критикой, нисколько не опасной для властей»{362}.

Если бы Паустовский об этом знал, то наверняка простил бы за такую нелестную выходку вдове опального поэта. Его отношение к Мандельштаму было выше всяких личных обид.

22 октября 1965 года Надежда Мандельштам получит ключи от собственного жилья в Москве по адресу: улица Большая Черёмушкинская, 50, корпус 1, квартира 4. Прожив здесь последующие 15 лет, она и уйдёт из жизни 29 декабря 1980 года.

Осенью 1965 года в Верховном суде СССР начался открытый процесс над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, который закончится в феврале 1966 года обвинительным приговором, согласно которому первый получил семь лет колонии, а второй – пять. А почему? Да из-за того, что умудрились под псевдонимами Абрам Терц (Синявский) и Николай Аржак (Даниэль) опубликовать в западной печати ряд своих работ, которые по объективным причинам не могли быть напечатаны в СССР.

В поддержку обвиняемых выступили ряд литературоведов и писателей, направивших свои обращения в Верховный суд с просьбой не только их публично зачитать, но и приобщить к материалам уголовного дела.

В числе таких обращений было и письмо Паустовского, направленное в адрес адвокатов юридической консультации Бауманского и Первомайского районов города Москвы, в котором говорилось следующее:

«Я знаком с опубликованными за рубежом произведениями Абрама Терца и Николая Аржака, авторство которых приписывают советским литераторам А. Синявскому и Ю. Даниэлю.

Я не считаю эти книги выдающимся достижением и вместе с тем я настаиваю на том, что их следует рассматривать как явление художественной литературы.

Я решительно не согласен с появившимися в нашей печати статьями (Д. Ерёмина и З. Кедриной), квалифицирующими произведения А. Терца и Н. Аржана как грязную антисоветскую стряпню, не имеющую никаких художественных достоинств и представляющую интерес для зарубежных издателей исключительно своим антисоветским содержанием.

Факт опубликования своих произведений за границей, тайно, под псевдонимами (если такой факт действительно имел место) мне лично неприятен. Однако я полагаю, что такого рода поступок не должен рассматриваться как уголовное преступление. А если это так, остаётся предположить, что уголовное дело против А. Синявского и Ю. Даниэля возбуждено только потому, что они создали ряд произведений резко критической, сатирической направленности.

Я уверен, что опубликование этих “криминальных” произведений в советской печати не принесло бы нашему государству никакого вреда. Что же касается уголовного преследования А. Синявского и Ю. Даниэля, то оно, мне кажется, принесёт нашему государству несомненный вред.

Прошу огласить это письмо полностью, без каких-либо изъятий»{363}.

Как ни старалась защита приобщить к материалам уголовного дела обращение Паустовского, впрочем, как и подобные ему по содержанию письма Льва Копелева, Юрия Буртина, Вячеслава Иванова, Ирины Роднянской и ряда других «общественников», ничего не получилось. Суд, с самого начала взяв «обвинительный» уклон, отказал в этом.

Не сыграло своей роли и письмо о помиловании осуждённых, под которым свои фамилии поставили 63 члена Союза писателей СССР. В числе его подписантов был и Константин Паустовский.

Незаслуженно строгий приговор по делу Синявского и Даниэля крепко всколыхнул общественность внутри страны и уже совсем скоро «породил» новый судебный процесс, но теперь уже на скамье подсудимых будут те, кто решил рассказать всему миру о незаконном осуждении двух писателей. Так называемое «Дело Гинзбурга и Галанскова», которое будет тянуться больше года и закончится открытым судебным процессом, состоявшимся в Московском городском суде 8—12 января 1968 года, станет ещё одной лакмусовой бумажкой всех тех общественно-политических процессов, которые проходили в стране в 1960-е годы.

Адвокат Семён Львович Ария о том процессе скажет так:

«Суд над ними (Синявским и Даниэлем. – О. Т.) было решено превратить в показательную гражданскую казнь, предназначенную для устрашения слишком уж что-то осмелевшей интеллигенции. Так и сделали. Звон устроили первоклассный. Советская пресса захлёбывалась от возмущения. Теперь об их книгах и о содержании таковых знали почти все в стране и в мире. <…>

Устрашения не получилось. Возмущение получилось. Мировая пресса клеймила расправу над литераторами. В Москве четверо молодых людей – Галансков, Гинзбург, Добровольский, Лашкова – решили выразить своё несогласие с приговором созданием “Белой книги” – собранием публикаций, осуждавших неправосудную расправу. <…> Один экземпляр от имени составителей направили в ЦК КПСС, один – в КГБ и один – в Париж для публикации. Это был сознательный и дерзкий вызов гонителям свободы слова»{364}.

Добавим, что был ещё один экземпляр «Белой книги» – Лашкова по просьбе Гинзбурга лично передала его Эренбургу, который в то время был депутатом Верховного Совета СССР от Латвийской ССР.

Реакция властей на «Белую книгу» была мгновенной: все четверо составителей были арестованы и помещены в Лефортовскую тюрьму, ведь в сборнике были опубликованы слишком уж резкие статьи, такие как «Письмо старому другу», авторства, как позже выяснилось, Варлама Шаламова и «Открытое письмо Шолохову» Лидии Чуковской. Последняя была ответом на речь Михаила Шолохова на XXIII съезде КПСС, в которой тот отметил, что если бы Синявского и Даниэля судили в 1920-е годы, то мера их наказания была бы совсем иной (Корней Чуковский назвал эту речь подлой).

Ария, защищавший на «процессе четырёх» Лашкову, отметит, что «…ни одному из подсудимых не была дана возможность связно изложить свои объяснения относительно вменённой им диверсии мысли». Обвинительный уклон суда был неоспорим. Ни о какой состязательности сторон не могло быть и речи.

Приговор был суров: Галансков получил семь лет заключения и умер в тюрьме, Гинзбург – пять лет, Добровольский – два года, Лашкова – один год, и с учётом нахождения года под стражей была освобождена от наказания в зале суда.

Резонанс дела Гинзбурга и Галанскова был нисколько не меньше, чем процесса Синявского и Даниэля. А может быть и больше! Уже 21 января 1968 года на Пушкинской площади в Москве была разогнана молодёжная манифестация, осуждающая несправедливый приговор «четвёрке».

Корней Чуковский, оценивая всё происходящее в обществе на фоне «процесса четырёх», отметит в своём дневнике 11 января 1968 года:

«Мне кажется, это – преддекабристское движение, начало жертвенных подвигов русской интеллигенции, которые превратят русскую историю в расширяющийся кровавый поток. Это только начало, только ручеёк»{365}.

Переживания Корнея Ивановича было можно понять!

Паустовский не остался в стороне и от неожиданно