Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

Вчера происходило в Лавре заупокойное служение по митрополите Филарете. Вечером с половины шестого до 9 часов был у отца ректора в присутствии всех наставников митрополит. Он очаровал все наше общество своею беседою, и мы должны были сознаться, что совершенно не имели о нем надлежащего понятия. Мы в нем увидели приветливого, доброго святителя с крепким здравым смыслом, обогащенным обширными практическими сведениями; взгляд его на всякий предмет рассуждения светлый и верный, речь живая, безыскусственная и метко направляемая. Говорили и о семинарском и об академическом уставе, и с его воззрениями никто не мог не согласиться. Да! Мы совсем не знали его. В обращении с нами мы не видели ничего принужденного, искусственного, подготовленного. Была речь и о его миссионерской деятельности, и о делах теперешнего миссионерского общества, и о светском начале в Синоде, и о духовно-учебном комитете, et caet., et caet. При прощании, когда налиты были бокалы шампанского, он встал и с каждым чокался.

В недавнее время был у меня преосвященный Платон[281], проезжающий в Томск. Он благодушно принял новое назначение и терпением победил неправду.

Вы вопрошаете меня о моих занятиях. Я приготовил к печати старый труд – описание Вифанского монастыря[282] и готовлю к изданию переписку митрополита Платона с Амвросием и Августином[283]. Вероятно, она вам известна. Этот чужой труд дал мне много труда: ко всякому письму потребно много примечаний; не говорю о переводе многого с языка латинского.

Что еще могу сообщить Вам нового. Вчера вечером получен темный слух (от Сухотина), будто Н.А. Сергиевский оставляет службу при канцелярии обер-прокурора и переходит в министерство народного просвещения. Это, если правда, дает повод заключить, что и граф Толстой оставляет службу при Синоде и что, конечно, пойдет ломка его учреждения!

Прилагаю при сем и прошу принять брошюрку “Из воспоминаний покойного Филарета”. Это записки А.В. Горского, которые я привел в порядок и пополнил примечаниями».

23-го ноября, почти чрез год после блаженной кончины приснопамятного митрополита Московского Филарета, переселился в вечность другой знаменитый иерарх Российской Церкви, высокопреосвященный Иосиф[284], митрополит Литовский. Его кончине предшествовали более чем десятилетние физические страдания, бывшие следствием параличного удара, случившегося с ним, кажется, в 1857 году. Если бы в начале болезни приняты были правильные медицинские меры, не было бы таких прискорбных последствий, и жизнь преосвященного митрополита, обладавшего от природы крепким телосложением, быть может, продолжалась бы гораздо больше. К несчастию, он доверился лечению К. Свидерского, бывшего семинарским врачом, но принадлежавшего, как оказалось впоследствии, к составу польского революционного правительства. Лечение Свидерского признано другими докторами вредным, но поправить ошибку его оказалось уже невозможным. Поражения тела его высокого пациента возобновлялись и учащались. Мучительная борьба жизни с смертию продолжалась, однако, очень долго[285].

Но как бы то ни было, а 23-го ноября 1868 года, в субботу, в 35 минут первого часа пополудни, не стало неутомимого деятеля и мужественного борца за западный русский народ, за веру Православную в ополяченном и окатоличенном крае.

Кончина знаменитого Литовского святителя поразила глубокою скорбию не только преданную ему паству, но и всех, для кого дороги были интересы православия и русской народности в западном крае.

Достойно примечания и полного уважения, как отнеслось Виленское общество к кончине своего архипастыря. Во все время, пока тело почившего владыки оставалось непогребенным, Вильна была в глубоком трауре. Театр был закрыт, музыка приумолкла, танцы прекратились, разные частные soirées и parties de plaisir не состоялись – граждане оплакивали потерю…[286]

2-го декабря писал мне из Киева и благодарил за поздравление с днем Ангела (30 ноября) А.Н. Муравьев:

«Приношу благодарность Вашему преосвященству за то, что обо мне вспомнили в день моего Ангела и даже обещали помолиться; и я бы поздравил Вас с завтрашним преподобным Саввою, если бы не знал, что Вы празднуете 1-го октября. Милости просим к нам в Киев, где я уже совершенно водворился, на богомолье, так как железная дорога скоро доставит свободный путь к нам. Надеюсь, что в течение будущего лета Вы это исполните, а между тем весьма счастливо Вы удержались в Полоцке, миновав Минскую чашу. Великого деятеля лишились вы в Вильне[287]; кто то его заменит? Иннокентий[288], как слышно, хочет подвизаться в Питере».

18-го декабря получено мною из Москвы от высокопетровского казначея иеромонаха Иосифа письмо следующего содержания:

«Спешу сообщить о смерти духовника Вашего отца Стефана. Преступнику, злодею послушнику его, угодно было лишить его жизни одним ударом топора 8-го декабря после служения им литургии. Думать надобно, он напал на сонного; преступник повинился. Помолитесь, владыко святый, за такого доброго старца, вечное ему блаженство!»

Отец Стефан[289], об ужасной кончине коего упоминается в письме, был эконом кафедрального Чудова монастыря, из вдовых сельских священников. Это был образец кротости и нравственной доброты. В продолжение многих лет, пока я оставался на службе в Москве, он был моим духовным отцом. Он же был и духовником преосвященного Игнатия, а также и преосвященного Леонида в последние годы его пребывания в Москве. Сын убиенного старца, бывший послушник Николо-Перервинского монастыря, избран был мною в 1856 году в помощника мне по должности Синодального ризничего и пострижен в монашество с именем Иосифа.

1869 год

6-го февраля писал я в Троицкую Лавру профессору МДА С.К. Смирнову.

«Новый год, с которым имею честь Вас приветствовать, начался для меня тем же, чем закончился прошедший: те же заботы, те же скорби, те же огорчения, если еще не большие; а утешительного весьма мало. Нечто, однако ж утешительное получил я не очень давно в письме от одного из высоких синодских чиноначальников. Вот что, между прочим, он пишет: “Поверьте, преосвященнейший владыка, что Ваша заботливость и Ваша деятельность ценятся во всей полноте их достоинства; не оставляется без надлежащей оценки и злоба, которую они возбуждают во врагах Православия и России; и если сообщаются на усмотрение Ваше доносы, внушенные сею злобою, то вовсе не из веры к клеветам, в них содержащимся, а из желания не оставлять сии клеветы в безызвестности от Вас и для представления Вам случая обличить их лживость и обнаружить тех, от кого они исходят”.

Впрочем, не столько огорчает меня тайная злоба посторонних врагов, сколько явные и открытые действия, частию бессмысленные, а частию и неблагонамеренные, людей, меня окружающих. Домашний враг, как известно, опаснее