Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

После этого, как, бывало, придешь наверх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: спаси, Господи, папеньку и маменьку. Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство.

После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, — но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: „Дай Бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать“. — Потом любимую фарфоровую игрушку — зайчика или собачку — уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы дал Бог счастия всем, чтобы все были довольны, и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.

Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни?

Где те горячие молитвы? Где лучший дар — те чистые слезы умиления? Прилетал Ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению» (1, 43–45).

Воспоминания, охватившие Николеньку Иртеньева, связаны с большим барским домом. Скорее всего, это был тот самый дом, который по просьбе Льва Толстого муж сестры Валерьян Петрович Толстой в 1854 г. продал крапивенскому помещику П. М. Горохову. Дом по бревнам был перевезен в с. Долгое и там восстановлен.

4 декабря 1897 г. Толстой побывал в этом селе. В его Дневнике появилась запись: «Очень умиленное впечатление от развалившегося дома. Рой воспоминаний» (53, 169).

«Рой воспоминаний» у Тютчева и Толстого, связанных с детством. Но у каждого свое ви́дение картины прошлого.

Лирический герой Тютчева, отравленный безверием и бездействием, похоронил мечты детства («брат меньшой, умерший в пеленах»), но оно, хоть «туманными очами», все-таки смотрит на него, напоминая о «забытом счастье»…

В герое Толстого Николеньке Иртеньеве тоска по детству заметно сильнее. Оно было согрето «невинной веселостью» и любовью, а потому в герое не утихает тоска по «счастливой поре» жизни:

«Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?»

Вспоминая свою беседу с Тютчевым в поезде, Толстой высказал одну важную мысль:

«на известной высоте душевной единство воззрений на жизнь не соединяет, как это бывает в низших сферах деятельности, для земных целей, а оставляет каждого независимым и свободным» (61, 261).

Единство воззрений на жизнь, в частности на проблему детства, как «забытое счастье», оставило каждого из художников «независимым и свободным». У каждого оказался свой «рой воспоминаний».

Федор Иванович Тютчев. С. Л. Левицкий. Петербург, 1867 г.

Т.Г.К. (Тютчевское, Глубина Красота)

Нижеследующие два стихотворения являют собой главный художественно-философский центр поэтической Вселенной Тютчева. В издании 1886 г. они оказались рядом, и, как видно, Толстой только эти два стихотворения наградил столь щедро буквенными характеристиками: сначала «Т», потом «Г», «К» и восклицательный знак. В принципе, это близко к оценке: «Великолепно».

Оба стихотворения анализировались почти каждым, кто серьезно писал о поэтическом даровании Тютчева. Поэтому задача в этой части работы сводится к тому, чтобы объяснить последовательность буквенных обозначений Толстого.

С. 134. День и ночь. 1847. Т.Г: К.!

Слева порознь отчеркнуты обе строфы.

На мир таинственный духов,

Над этой бездной безымянной,

Покров наброшен златотканый

Высокой волею богов.

День — сей блистательный покров,

День — земнородных оживленье,

Души болящей исцеленье,

Друг человеков и богов!

Но меркнет день, настала ночь, —

Пришла — и с мира рокового

Ткань благодатную покрова

Сорвав, отбрасывает прочь.

И бездна нам обнажена

С своими страхами и мглами,

И нет преград меж ей и нами:

Вот отчего нам ночь страшна.

День и Ночь — две сферы Бытия. Одна — «друг человеков и богов», другая — обнаженная бездна с «страхами и мглами». Такова суть тютчевского двоемирия («Т»). Но оно не разделено непроходимой стеной. Напротив, как при сумерках, так и в самом человеке живут оба начала, то взаимопроникая, то дополняя друг друга.

Глубина этого текста — в раскрытии сущностного значения для человека двух стихий. День — торжество света, воля богов, дающая жизнь всем «земнородным» и исцеляющая болящую душу.

Ночь не просто смена дня, а это рука рока, срывающая с дневного мира завесу и обнажающая бездну мироздания. Между ночью и людьми нет преград, а потому в душе человека всегда при виде ночи живет страх.

Красота в необычности поэтических троп: «мир таинственных духов», «бездна безымянная», «покров златотканый», «блистательный», «ткань благодатного покрова», «мир роковой», «бездна с своими страхами и мглами». Построение первой строфы близко к гимническому стихосложению, ораторским формам. Глубинный смысл поэтических строк близок к молитвенному. Что-то есть в них созвучное псалму Давида.

День — сей блистательный покров —

День — земнородных оживленье,

Души болящей исцеленье,

Друг человеков и богов!

Иначе построена вторая строфа. По ритмике она подобна летящим с горы камням, они тянут за собой в бездну, и нет спасения от падения в нее, а далее — только страх.

Толстой каждую строфу отчеркнул отдельной чертой. Думается, не столько потому, что так у Тютчева разделены описания дня и ночи (двоемирие обозначено в названии стихотворения), сколько потому, что почувствовал различие в интонационном строе строф, у каждой из которых есть своя амплитуда колебаний, свое внутреннее напряжение. От «мира таинственных духов» к торжеству света и радости жизни — в первой строфе, от меркнущего дня через ужасы и мглу к бездне и страхам ночи — во