«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

В дальнейшей жизни я больше уже не встречался близко с Иваном Сергеевичем и получал только слухи об его жизни.

Три года тому назад, когда я был в Тече, я нашёл на том месте, где была изба Ивана Сергеевича, пустырь. По соседству с его домом был маленький лесок, в котором обычно разгуливали телята. Мы – дети – любили гулять в этом лесочке и собирать землянику. Теперь в этом лесочке был устроен склад бензина для МТС. В разных местах валялись пустые бочки, деревца были поломаны или пригнуты к земле машинами. Было грязно. Обидно было видеть изнанку технического прогресса в деревне. Можно ли было этого избежать? Можно, но …

7/V – 1963.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 295–305 об.

Публикуется только по «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» имеется очерк «Иван Сергеевич» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии». Часть V. (март 1966 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 382).

Семён Осипович [Лебедев]

05 мая 1963 г.

Как только в каждую субботу вечером или накануне какого-либо праздника в нашем селе раздавался унылый протяжный звон малого «великопостного» колокола, можно было видеть одинокую мужскую фигуру – немолодого уже человека, медленно, с сильным прихрамыванием на правую ногу, направлявшегося в церковь к вечерне. «Вон уж Семён Осипович «поковылял» к вечерне» – говорили соседи этого человека, отмечая этими словами время для отправления в баню накануне праздника. В Великом посте это шествие Семёна Осиповича можно было наблюдать почти ежедневно. Набожность, как у нас называли приверженность к религии, считалась у привилегией женщин, как признак их преимущественно эмоциональной натуры, и Семён Осипович являлся каким-то исключением из общего правила; он казался нарушителем порядка, отступлением от него, если хотите, даже человеком принижающим достоинство мужской половины человеческого рода. «Заводит бабьи порядки» – так ворчали по этому поводу наиболее рьяные противники такого поступка Семёна Осиповича. «Добро бы он шибко старым был, ну, тут уже некуды деваться – скоро умирать, а то ведь мужик-то ишо ядрёный, а вот поди ты: «на Бога лезит» – так они рассуждали про себя. Бывало так, что от бедноты нападала набожность на мужика, и он шёл около церкви кормиться «Христовым именем», но Семён Осипович был не из бедных, а жил «справно»: осенью или ранней весной – в непогодь или в распутицу видели его одетым в зипун из домотканного сукна, и упоясанным красной ситцевой опояской, в справных яловых сапогах, с картузом на голове, а зимой – в тулупе, валенках, с шапкой из собачьей шкуры. Нет, он не был из бедных.

Автор настоящего очерка знал Семёна Осиповича и наблюдал за его жизнью, примерно, в течение полуторых-двух десятилетий, непосредственно предшествовавших Великой Октябрьской социалистической революции. Был он в ту пору, выражаясь языком социологической науки, типичным зауральским мужиком-середняком. Семьёй обрабатывали до шести-семи десятин жирного зауральского чернозёма. Три-четыре десятины ежегодно засевали преимущественно пшеницей, а частично – рожью и овсом. Три десятины «парили» – обрабатывали «под пар». В хозяйстве было три лошади, две коровы с тёлкой, десятка полтора овец. Куриц не считали, а гусей – десятка полтора. Без хлеба не жили, а часть продавали на теченском базаре, или свозили на продажу в Каменку, нынешний Каменск-Уральский. Деньги сносили в лавку теченскому «купцу» Антону Лазаревичу Новикову за ситец, корт, плис, чай, сахар, керосин и пр. Семён Осипович был знаток «в лошадях» и в зимнее время всегда мог «предоставить» тройку таких лихих лошадей, что сам еле-еле справлялся с ними.

В отличие от других деревенских семей, которые часто страдали от избытка детей, семейство Семёна Осиповича было небольшое и составляло из четырёх постоянных членов: его со старухой и сына [Ивана] со снохой [Дарьей]. Сноха его «по первости» «приносила» детей, но они умирали, а потом «Бог закрыл её чрево», «не благословил» детьми, и вот семья, что было редко в Тече и вообще в деревнях, оказалась сиротливой – без «деток». Пятым, но случайным членом семьи была родная сестра жены Семёна Осиповича – бобылка, «спасённая» душа – Феврония, а в просторечьи – Хавронья. Она была ещё в таком возрасте, что только «робить да робить», а вот привыкла шляться по святым местам: зимой отсиживалась за прялкой в избе у сестры, а весной, как только подсохнет дорога, она «смывалась» до заморозков. Иногда она подбирала компанию богомолок для путешествия пешком в Верхотурье на поклонение мощам Симеона праведного, Верхотурского чудотворца, и руководила ею (компанией) в качестве вожака, доводила её до Верхотурья, а домой уже не возвращалась с другими, а ходила по другим «святым» местам. Ходили слухи, что она побывала и в Киеве у Печерских чудотворцев, а мечтой её было побывать во святом граде Ерусалиме, как она выражалась. Во всё время своего паломничества по «святым» местам она «кормилась Христовым именем». Зимой к ней приходили соседки, а иногда и более отдалённые по жительству женщины, любительницы послушать рассказы «спасённой души», и она под «жужжание веретена» рассказывала им о своих похождениях, вероятно, путая былицы с небылицами.

Изба Семёна Осиповича стояла на Челябинском тракту при выезде из села у самого кладбища. Это соседство с кладбищем ещё с детства в нашем воображении с избой Семёна Осиповича связывало мрачные мысли о том, как это не страшно им, т. е. семье его, жить с таким соседом. … Как казалось, а, может быть, так и на самом деле было, что все хозяйские постройки Семёна Осиповича были расположены с учётом отгородиться от мрачного соседа – кладбища, а именно: дом, как полагается, фасадом был расположен вдоль улицы, а все «службы» – амбар, погреб, конюшни, пригон «спиной» обращены были к кладбищу и глухой стеной, покрытые одной соломенной крышей, как бы защищали «жилое» от мира мертвецов. Между домом и «службами» стояли крепкие глухие дощатые ворота и стоял же глухой деревянный забор, и всё строение походило на крепость. Такие постройки в наших деревнях встречались у кержаков – «двоедан», которые отдельными семьями – по два-три двора – попадались среди прочих – «никониан», как они называли этих прочих, а отгораживались они от «мирских», чтобы соблюсти «древлее благочестие». У Семёна Осиповича, как мы видим, на этот счёт были другие соображения.

Кроме того, что у избы Семёна Осиповича был мрачный сосед – кладбище, около избы было как-то мертво: точно это было какое-то выморочное жилище. Обычно около того или другого домика под