Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

США. Тогда Хэлл решил положить конец переговорам и объявил об этом в пресс-релизе 1 февраля[656]. Это устраивало Литвинова. Он попросил Сталина разрешить ему ответить и одобрить следующие инструкции для Трояновского: «Мы не заинтересованы в возобновлении переговоров и предлагаем ему таких переговоров не стимулировать, а также не навязывать нам тех предложений, которые он защищал в Москве и которые были уже Политбюро отвергнуты»[657]. Это был как осиновый кол в сердце. Как увидят читатели, советское правительство двигалось к решению отказаться от любых дальнейших переговоров по царским долгам со всеми странами. В Вашингтоне Буллит все еще ругал наркома за его «дерзкую политику»[658]. «Мне кажется, — писал он Уайли, — что политика Литвинова такая же опасная, как любая другая, которую он проводит. Хорошее отношение к СССР, выстроенное в США за последние три-четыре года, теперь уничтожено… Единственное, что может вернуть прежние хорошие чувства, это выплата долгов и компенсаций и договор о справедливой торговле»[659]. Буллит написал «единственное», как будто не умел работать ни с чем, кроме нулевых сумм[660]. Литвинов не понимал, почему США так одержимы навязыванием своих условий советскому правительству как основы для улучшения отношений. Как могут 100 млн долларов, недоумевал он, быть важнее, чем общие интересы США и СССР в сфере безопасности? Торговые вопросы должны быть вторичными. Однако Госдепартамент пока не понимал, какую огромную угрозу представляли собой Япония и нацистская Германия. Какая бы ни была опасность, ее можно было решить с помощью переговоров. «Теперь Германия стала вместо Японии новым пугалом», — высказал свое мнение Уайли. То есть он полагал, что эту угрозу выдумал СССР и она не существует на самом деле. Уайли особо не было дела до переговоров о долгах и кредитах — обратите внимание, как американцы постоянно твердят о «долгах и компенсации». Кредит в их формулировке отсутствует. Это могло быть «упорство в безнадежном деле». Уайли сказал Буллиту, что его совесть чиста. Последнее предложение Госдепартамента было «крайне щедрым». В Москве были приняты ответные меры, так как советское правительство с ним не согласилось. Генеральное консульство в Москве было упразднено и присоединено к посольству, два военных атташе отозваны, а штат посольства сокращен. Советская политика не будет меняться, как отметил Уайли. Значит, это было сделано назло… чтобы послать сигнал, что «мы» недовольны[661]. Литвинов бы только пожал плечами, решив, что, значит, он попробует добиться улучшения отношений в следующий раз. Но этого не произойдет еще долгих шесть лет.

ГЛАВА IX

КОШМАР: УЖАСНЫЙ ПОВОРОТ В ОТНОШЕНИЯХ С ФРАНЦИЕЙ

1934–1935 ГОДЫ

Ущерб советской стороне

Пока отношения с США катились под откос, отношения с Францией тоже начали портиться. Литвинов правильно опасался политической нестабильности во Франции, которая усилилась после беспорядков в Париже в феврале 1934 года. Весной на улицах различных французских городов постоянно происходили столкновения между правыми военизированными организациями и коммунистами и синдикалистами. Смена правительства или министра отрицательно влияла на внешнюю политику Франции. Кошмар Литвинова продолжался. Но в этот раз это был не просто плохой сон. Даже когда внешнюю политику поручили троице — Эррио, Поль-Бонкуру и Барту, все равно существовала скрытая оппозиция, которая выступала против СССР. В особенности она была активна в аппарате МИД и в правительстве. Несмотря на «Майн кампф», предпочтение все равно отдавалось сделке с нацистской Германией, то есть «варианту Даладье». 13 октября 1934 года президент Думерг назначил Лаваля на пост, который ранее занимал Барту. Это может показаться невероятным, но он думал, что Лаваль сможет продолжить политику своего предшественника. Через несколько недель правительство Думерга ушло в отставку, и Думерга сменил правоцентристский политик Пьер-Этьен Фланден. Новый премьер-министр сохранил в кабинете Лаваля, так как хотел прикрыться им от излишнего пацифизма и англо-саксонских германофилов. Фланден полагал, что сможет и дальше проводить политику «заграждения от немецких амбиций». Лаваль должен был стать уступкой германофилам[662]. Это было довольно глупо, так как французское правительство редко существовало дольше, чем несколько месяцев. В любом случае Фланден сильно заблуждался. Если ты рассчитываешь следовать двумя противоречащими друг другу курсами, то тебя очень редко ждет успех. Альфан, который все еще оставался французским послом в Москве, назвал этот маневр «утопическим»[663]. Надо выбирать или одно, или другое. Немецкая общественность радовалась назначению Лаваля на должность министра иностранных дел, что подтверждало анализ Альфана[664].

Лаваль как будто прочитал предупреждение посла относительно беспокойства СССР из-за стабильности внешней политики Франции. 19 октября он позвонил советскому поверенному Розенбергу, чтобы его успокоить и подтвердить, что он будет придерживаться того же политического курса по отношению к СССР, что был у Барту. «Европе угрожает война, — сказал Лаваль. — Любой толчок может привести к кровавой развязке». По крайней мере, тут он думал так же, как Литвинов. По словам Розенберга, Германия возлагала на Лаваля большие надежды, так как он не скрывал своего желания улучшить франко-германские отношения. Если соглашение с Германией возможно только обходным путем, с помощью соглашения с Москвой, то он попытается это сделать, добавил Лаваль. СССР часто придерживался такой политики: пытался заключить соглашение с одной страной, чтобы затем заключить его с другой. Но сработает ли этот план с гитлеровской Германией? Лаваля окружали люди, которые толкали его к сближению с нацистами. Кроме того, у него были политические задачи в Обервилье, где его пытались сместить коммунисты. «Я проверил по ряду источников, — добавил Розенберг, — что Думерг под влиянием Тардьё и других факторов стал к нам за последнее время относиться сдержаннее»[665].

Через несколько дней Розенберг позвонил Думергу, чтобы разобраться самому, как обстоят дела. Думерг вел себя совсем не сдержанно. «Он начал с того, что давно хотел со мною познакомиться, и сказал прочие приятные вещи». Думерг сразу перешел к делу, как будто хотел развеять слухи, о которых Розенберг докладывал в НКИД. Поверенный писал: «Думерг пространно говорил о германской опасности, заявив, что от этих сумасшедших можно ожидать что угодно. Он говорил о том, что воспоминания о союзе с Россией еще крепки во французском народе, несмотря на известные препятствия. Нужно быть дураком или невеждой, воскликнул Думерг, чтобы не понять общности интересов французского правительства и правительства СССР».

Думерг полагал, что Великобритания также должна быть частью договора о сотрудничестве между Францией и СССР. Он несколько раз упомянул термин «Тройственная Антанта» — соглашение между Англией, Францией и Россией перед Первой мировой войной. На вопрос о поляках Думерг отвечал уклончиво. «Полякам