Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

он путает два дела. Что касается Коминтерна, советское правительство «знает, что [этот вопрос] является для всех стран резервным фондом, из которого и черпают или не черпают аргументы, смотря по тому, хотят ли они улучшить или ухудшить отношения с нами… Во всяком случае, мы не можем понять того, что осью наших отношений с Америкой должен быть только вопрос о 100 млн долл[аров], в которых заинтересованы каких-нибудь 3–4 частных компании и что в зависимость от этого маленького вопроса можно поставить проблемы мира и вообще мирового порядка. Франция имеет к нам гораздо большие денежные претензии, затрагивающие к тому же миллионные массы населения, и тем не менее она смогла забыть о них, когда признала нужным, в интересах мира»[642]. Литвинов продолжил, что «в интересах мира» Франция смогла отложить вопрос о царских долгах и укрепить сближение с СССР. Для Америки это было еще проще, так как ее правительство было более стабильным и имело больше власти. «Буллит ушел несколько смущенный», — написал в дневнике Литвинов.

Читателям, наверно, интересно, записал ли разговор Буллит, — конечно, да. Он, как обычно, многое опустил, и в его изложении «сабли были наголо», а многие высказывания перевернуты по смыслу. Литвинов «разразился рядом заявлений, которые, очевидно, были нужны, чтобы произвести на меня впечатление и показать, что советское правительство ни за что не собирается уступать [курсив наш. — М. К.] правительству США». Затем Буллит упомянул слова Литвинова о том, что Госдепартамент обвиняет СССР в нарушении вашингтонского соглашения. «Он сказал… что президент нарушил договоренность». Обсуждение было «крайне враждебным», и Литвинов «побагровел». Да, возможно, стороны общались «враждебно», но нарком не обвинял лично президента в нарушении договоренностей. Если уж он кого-то и обвинял, так это Госдепартамент.

Буллит продолжил: «Я ответил, что, очевидно, ему не нужны дружеские отношения с США. Затем я добавил, что, если после отрицательного отношения к вопросу погашения долгов последует еще активность Коминтерна, направленная против США, наши отношения будут сложными, если не сказать невозможными». Буллит передал комментарий Литвинова о Коминтерне, но переделал его так: «Ни одна нация не начинает говорить о деятельности Коминтерна, если только не хочет с нами максимально плохих отношений… это просто предлог для разрыва дипломатических отношений». Литвинов записал иначе. Затем Буллит снова начал угрожать: «Он [Литвинов] должен ожидать самую жесткую реакцию в случае, если состоится съезд Коминтерна, и будет доказано его вмешательство во внутренние дела США». Что делал Буллит? Выслуживался перед Госдепартаментом или пытался испортить американские отношения с Москвой? А может быть, и то и другое?

Затем Буллит описал переговоры по вопросам долгов и кредитов. В отчете посла упоминается имя Трояновского, но не Литвинова. Буллит снова свел советскую позицию по нежелательным прецедентам к следующему: «Если вопрос о выплате долгов и убытков [обратите внимание: не долгов и кредитов. — М. К.] будет решен каким-то образом, у него [СССР. — Ред.] возникнут большие сложности в отношениях с Англией и Францией». Литвинов никогда не описывал неудачные прецеденты таким образом. Буллит искажал все его слова. Он пытался спровоцировать Госдепартамент и испортить советско-американские отношения. Далее Буллит сделал еще несколько ударов в грудь и патетических вздохов. «Он [Литвинов] наконец сказал, что сделает итоговое предложение через Трояновского, и отказался дальше обсуждать это дело». Конечно, нарком не высказывался подобным образом и точно не говорил ничего, даже отдаленно похожего на приписываемые ему строки. И снова Буллит попытался сделать из Литвинова козла отпущения: «Я глубоко сожалею, что он, кажется, твердо намерен уничтожить все возможности развития близких и дружеских отношений между нашими странами». Затем последовала полурасисткая отсылка к еврейскому происхождению наркома: «Сегодня у меня было ощущение, что я разговариваю с традиционным базарным торговцем на Ближнем Востоке»[643].

Из отчета Литвинова никак не следовало, что он решил торговаться с Буллитом. Был лишь призыв к США проявить благоразумие и попытаться посмотреть на дело с советской стороны, который должен был передать посол своему правительству. Если Литвинов на это рассчитывал, то зря. Его слова не передали в Вашингтон. Если бы нарком прочел отчет Буллита, он бы перестал с ним разговаривать. Литвинов повторил то же самое, что посол уже много раз слышал от Сквирского, Рубинина, Крестинского, Ворошилова и даже Молотова. Буллит пытался сделать из наркома козла отпущения и выставить его противником отношений с США, так как хотел его дискредитировать или даже добиться снятия его с должности. Он полагал, что Трояновский сможет заключить сделку, если убрать с пути Литвинова. Посол или Госдепартамент рассчитывали на это очень зря.

Уход Буллита, выход Трояновского

На следующий день после встречи с Литвиновым Буллит уехал из Москвы во Владивосток по Транссибирской магистрали. Отъезд посла спустя 11 месяцев поразительно контрастировал с его приездом в прошлом декабре. Об этом не сохранилось записей, что само по себе уже говорит о многом. Вскоре в Москву приехал Трояновский. Он надеялся заручиться поддержкой своей позиции по вопросу о том, как надо решить советско-американский спор. 20 октября он обедал с Уайли. «Я спросил его, — писал Уайли, — каких он добился результатов в обсуждении со своим правительством вопроса выплаты долгов и компенсации». Трояновский ответил, что он «ненадолго» встречался с Литвиновым и Молотовым. Уайли должен был бы понять, что зря они сделали ставку на советского посла. Сталин, Каганович, Ворошилов и другие еще не вернулись с юга в Москву. По словам Уайли, Трояновский был «уверен, что его правительство должно согласиться со способом урегулирования, который главным образом был предложен последний раз Госдепартаментом». Посол, «казалось, был убежден, что он сможет донести свою точку зрения до советского правительства». Декабрь должен был стать ключевым месяцем в переговорах. «Из одного-двух насмешливых замечаний, — писал Уайли, — стало очевидно, что у него не очень хорошие отношения с Литвиновым».

После обеда Уайли встретился с наркомом, и у них состоялась «оживленная дружеская дискуссия, в ходе которой было достигнуто много компромиссов». Такой разговор должен был быть с Буллитом. Возможно, Литвинов хотел донести свою точку зрения кому-то, кто сможет верно передать ее Вашингтону. По сути, он дал то же самое объяснение, что и ранее, которое никак не мог понять Буллит. Литвинов был умен и, вероятно, хотел донести до Уайли, что инстанция (И. В. Сталин) поддерживает политику НКИД, а не Трояновского. Уайли сделал совсем иные выводы, нежели Буллит. «Мне совершенно не показалось, что вопрос разрешения наших разногласий с советским правительством безнадежен». По его мнению, Москва хотела заключить сделку в «относительно скором будущем, а сейчас Литвинов отказывается подчиниться в