Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Однако обсуждение не затухло до конца. Мур, исполнявший обязанности госсекретаря, провел 4 сентября пресс-конференцию и ответил на вопросы о ходе переговоров. Он упомянул критику американского правительства, которое было ответственно за задержку в достижении соглашения и за то, что Госдепартамент называл «попыткой торговли». Однако Мур сказал, что все было иначе. «Это настолько далеко от правды, насколько возможно, — сказал он. — Когда станут известны факты, то будет понятно, что мы были настроены не только миролюбиво, но и максимально либерально и щедро»[622]. Конечно, восприятие — понятие относительное, но если одна сторона, в данном случае СССР, идет на важные уступки, а другая — США — ни на одну существенную, то можно заподозрить, что Мур не совсем верно воспринимает переговоры. Поскольку сомнения были как у собравшихся журналистов, так и у более широкой аудитории, было решено организовать еще одну встречу с Трояновским и назначить ее на 5 сентября на 20:30, что было довольно поздно для подобного мероприятия. Хэлл отсутствовал. Обсуждение начал Мур, исполнявший обязанности госсекретаря. Он рассказал про текущее состояние переговоров и быстро перешел к вопросу о том, почему они зашли в тупик, а именно, потому что СССР стал требовать долгосрочный кредит. Если советское правительство настаивает на ссуде, считая ее ответным шагом на согласие выплатить долг Керенского, то нет никакого смысла продолжать обсуждение. Мур рассказал про американское предложение коммерческих кредитов длительностью от полутора до пяти лет, в зависимости от типа заказываемого товара. Тут он отметил, что Рузвельт «может согласиться на особые условия в исключительных случаях, например, на оборудование для крупных промышленных проектов» и на срок шесть-семь лет. Трояновский вернулся к позиции СССР, согласно которой нельзя было создавать прецедент и к требованиям предоставить долгосрочный заем. Он откровенно сказал, что уже использовал по максимуму свою изобретательность, представив последнее советское предложение, но он открыт для любых встречных предложений «в соответствии с этой линией», которые могут появиться у Госдепартамента. Трояновский не надеялся, что советское правительство откажется от пункта о займе[623].

На следующий день Мур публично заявил, что последняя встреча с Трояновским не дала результата: «Мы достигли предела и не можем больше идти на уступки… иначе мы непомерно пожертвуем интересами общественности»[624]. Это, конечно, была грубая лесть, очевидно необходимая, чтобы смягчить скепсис. Единственная уступка, которую сделали США, это предложение продлить коммерческие кредиты на шесть-семь лет в исключительных случаях… и больше никаких обещаний. Это было не слишком похоже на уступку. Мур писал Буллиту: «Лично я считаю, что вряд ли советские официальные лица придут к какому-либо разумному соглашению. Литвинов отметил свою победу, когда добился признания, а все остальное для него не так важно»[625]. Нет, это было неправдой.

Трояновский все еще хотел добиться успеха и отправил в Москву свежее предложение: урезать до 50 млн 20-летний кредит или заем, взять коммерческий кредит в размере 50 млн на срок до 5 лет и 100 млн на срок от 5 до 10 лет[626]. Можно представить, как отреагировал бы на это предложение Литвинов, но он все еще был в Женеве, а обязанности наркома исполнял Крестинский. Он был более терпелив, но не более мягок. На самом деле порой он бывал даже жестче Литвинова:

«Вы считаете, что надо принять решение о минимуме, ниже которого мы ни в коем случае не спустимся, но ведь телеграммой от 21 августа Вам по поручению инстанции [И. В. Сталина] сообщено, что наши уступки, изложенные в меморандуме от того же числа, являются крайними [слово подчеркнуто. — М. К.]. Непонятно, почему Вы предлагаете изменить решение инстанции и пойти на новые уступки, хотя прошло всего 4 недели, и американцы ни на шаг не пошли нам навстречу. Почему мы должны нервничать и торопиться с уступками?»

Крестинский писал, что значительно улучшилась позиция СССР на Дальнем Востоке, и сейчас мы обсуждаем торговые условия, которые «значительно лучше, чем то, что предлагают США»[627].

21 сентября, через три дня после того, как Крестинский отправил телеграмму в Вашингтон, по инициативе Трояновского состоялась еще одна встреча с Хэллом (который уже вернулся), Муром и Келли. Трояновский, видимо, проигнорировал телеграмму Крестинского (телеграфное сообщение между Вашингтоном и Москвой работало очень хорошо и занимало менее суток) и отправил или велел кому-то отправить в Госдепартамент меморандум, подписанный третьей стороной, в котором говорилось о погашении старых долгов. Весьма загадочная история, так как Трояновский отрицал, что в данном документе излагались его взгляды, но утверждал, что он знает содержание и автора. На встрече Трояновский утверждал, что Москва настаивает на займе или долгосрочном кредите (это было правдой), а затем добавил, что он может быть меньше 100 млн долларов (что было неправдой). Полпред решил затеять свою игру? Он точно получил телеграмму от Крестинского, но сказал Хэллу, что у него нет новых инструкций из Москвы. Хэлл дал понять, что заем невозможен, но проявил некоторую гибкость в отношении долгосрочных коммерческих кредитов. Это было похоже на уступку со стороны США. Затем последовало обсуждение процентных ставок, но тут предложение американцев не сильно изменилось[628].

Трояновский сообщил в телеграмме, что его пригласил на встречу Мур, но не сказал, что он просил его об этом. Он подробно рассказал об их разговоре, что соотносится с версией США, а затем (хотя в это невозможно поверить) посоветовал сделать Хэллу то самое предложение, которое было совершенно точно исключено, по словам Крестинского[629]. Литвинов все еще находился в Женеве, поэтому не знал про последний акт неповиновения полпреда. Крестинский в Москве сообщил Буллиту несколько дней назад, что он отзывает Трояновского в СССР для консультации. Во время долгих переговоров Крестинский дал ясно понять, что предложение от 24 августа — это последний вариант, который предлагает СССР для решения вопроса долгов и кредита. «Это невозможно», — ответил Буллит так же жестко, как отвечал всегда, когда речь заходила о долгосрочном кредите. Крестинского раздражали обычные обвинения Буллита, но он держал себя в руках. Буллит старался делать то же самое. Он отправил вопрос в Госдепартамент, нужно ли ему уехать из Москвы (он планировал вернуться в Вашингтон через Китай и Японию) до возвращения Трояновского, чтобы «показать, что поведение советского правительства настолько отвратительно, что я чувствую: сотрудничество между нашими странами практически невозможно»[630]. Это были слова заносчивого человека, который никак не мог или не хотел понять точку зрения другой стороны. Не нужно ждать Трояновского, пришел ответ из Вашингтона. «Вы и мы старались, как могли, чтобы сделать наиболее