Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

Это возражение, которое сам художник сразу и выдвинул бы, защищает примат «опыта», экспериментального исследования, проводимого непосредственно над явлением и превосходящего всякое теоретическое, абстрактное или книжное знание, как это видно по бесплодным усилиям алхимиков, «ищущих делать золото и серебро», инженеров, «которые хотят, чтобы стоячая вода из самой себя давала движущую жизнь путем постоянного движения», или некромантов и заклинателей: «Мысленные вещи, не прошедшие через ощущение, пусты и не порождают никакой истины, а разве только вымыслы»[827].

Однако с анатомией все обстоит иначе. Непосредственный опыт, полученный за один анатомический сеанс, всегда неполон и несовершенен, тогда как Леонардо за счет мастерства рисовальщика способен соединить различные изображения, полученные при вскрытии десятков тел. И потом, даже присутствуя на анатомической лекции лично, исследователь, потрясенный зрелищем разложения человеческого тела или испытывающий к нему отвращение, может оказаться не в силах сохранять должное хладнокровие.

Сам же Леонардо не боится оставаться среди трупов даже ночью: «Если питаешь ты любовь к подобным делам, тебе может помешать желудок, а если не он, то, возможно, страх не даст тебе находиться в ночную пору в обществе мертвецов, четвертованных, освежеванных и устрашающих». Но даже если преодолеть эти трудности, исследователю все равно будет недоставать мастерства рисунка и владения перспективой, геометрией и механикой, необходимых для полноценного воспроизведения того, что видится глазом, прямо в ходе вскрытия, в гонке со временем и невероятно быстрым процессом разложения и гниения плоти.

Леонардо и сам не знает, удалось ли ему достичь цели. Смиренно, как истинный ученый, художник заключает, что говорить за него станут результаты исследований. Ему же довольно знать, что в работе он себя не щадил и не искал кратчайших путей.

Остается единственное реальное препятствие, единственная навязчивая мысль, мучившая его еще в молодости, – время: «Обладал ли я этим всем или нет – об этом дадут ответ 120 мною составленных книг, причем не мешали мне ни корысть, ни нерадение, а только время»[828].

Немало полемических стрел выпускает Леонардо в представителей лженауки – алхимиков, некромантов, заклинателей. Против них и против магии в целом направлен другой текст, касающийся изучения голоса и речевого аппарата[829]. В этом и состоит величайшее новаторство его недавних анатомических исследований, ясно продемонстрировавших ненадежность аналогий между микрокосмом и макрокосмом, особенно в интерпретации частностей. Таким образом, Леонардо решительно отвергает природную магию и астрологию неоплатонического толка, частично повлиявшие на него в юношеский период.

Однако из всех органов человеческого тела важнейшим объектом изучения становится для художника глаз, «окно души». На рассмотрение одной этой темы уходит целая тетрадь – Манускрипт D, составленный в 1508 году.

Долгие годы Леонардо твердил об абсолютном примате живописи, основанном как раз на превосходстве зрения над другими чувствами. Познакомившись со средневековой теорией оптики, он уже успел осознать, что глаз является воспринимающим органом, конечной точкой светового луча, приходящего извне и отраженного от предмета, а вовсе не источником некоего «воспринимающего луча», который движется через пространство до тех пор, пока не «коснется» поверхности предмета. Но теперь художник понимает и то, что даже самый острый глаз дает лишь частичное, порой обманчивое представление о реальности. Его зрительные свойства не сконцентрированы в одной точке, а распространяются по всей сферической поверхности, вынужденно выравнивая изображение при помощи механизма преломления.

В итоге то, что видится глазом, гораздо шире традиционной перспективы, основанной на абстрактной прямоугольной сетке. Реальность, даже та, которой мы не видим и не воспринимаем, бесконечно разнообразнее и неуловимее. Это перелом в самих теоретических предпосылках живописи, начало изучения видимого пространства во всем его разнообразии: деформаций и анаморфозов, оптических иллюзий, выстроенных за счет теней, прозрачности, неосязаемости атмосферы, света и отражений, волн, облаков, туманов, пара, линии горизонта.

Отныне живопись в своем стремлении приблизиться к природе должна будет добиваться максимальной искусственности, создания фантазии, а не репродукции, тщательного просчета эффекта, который переходы тона и контрастная светотень окажут на зрителя. Наука и живопись воссоединяются, на сей раз ради «чудесного вымысла». Леонардо предлагает тотальную революцию в отношениях между искусством и реальностью, искусством и природой.

Так в процессе скрупулезной реорганизации своих заметок, компиляции и переработки текстов Леонардо возвращается к давнему проекту – «Трактату о живописи», перечень глав которого записывает под его диктовку ученик. Здесь мы находим упоминания не только принципиальных вопросов оптики и перспективы, но и соотношения реальности и вымысла: «Почему из двух вещей равной величины написанная покажется больше, чем рельефная», почему «следует брать зеркало себе в учителя»[830]. Многие из этих текстов уже сам Леонардо переписывает в большую тетрадь, озаглавленную «Книга А».

Однако значительную часть тетради занимает совсем иная тема – та разновидность наблюдений за природой, что увлекает теперь художника больше всего: исследование воды. Он снова и снова перебирает и выписывает отрывки на несколько никак не сшитых, а просто сложенных пополам больших листов.

Со временем из них рождается Лестерский кодекс, начатый все в той же Флоренции в 1505–1506 годах и возобновленный в 1508–1510 годах, – внушительный труд Леонардо по расшифровке и компиляции материалов, собранных в предыдущих тетрадях, более тысячи текстов, заметок, рисунков или только названий глав для будущего трактата о воде, затрагивающего все возможные вопросы, так или иначе связанные с этой стихией: науки о Земле и масштабных геологических изменениях, вызванных эрозией, дискуссионный вопрос об уровне моря по сравнению с водами Земли, окаменелости и «полости», учение о стихиях, о воздействии Луны и отражении солнечного света.

Столь грандиозный пересмотр прошлых исследований помогает Леонардо нащупать выход из мучительного тупика, подготовить фундаментальный поворот, который его работам суждено пережить в последующие годы: преодоление принципа аналогии в интерпретации явлений макрокосма, необычайный прогресс в области познания человеческого тела и основ функционирования удивительной машины микрокосма.

Каково же главное, ключевое слово в этой тетради? Ответ прост: «порядок». Леонардо буквально одержим проблемой наведения порядка в хаосе своих заметок и рукописей, этом лабиринте, который с годами, с каждым ответвлением его бесчисленных исследований, лишь бесконтрольно разрастался.

Чтобы подготовить эти трактаты к публикации, необходимо воскресить в памяти тысячи исписанных листов, выделить важнейшие тексты и перепроверить их в свете нового опыта или достижений, после чего реорганизовать по тематике. А ведь жизненная неопределенность и многочисленные переезды то и дело заставляют художника бросать мастерскую, оставляя книги и рукописи «запертыми» в сундуках.

Вернувшись к наукам о Земле, Леонардо задумывается о написании еще одного литературного произведения: отчасти из нереализованных писательских амбиций, отчасти из желания дать выход собственной фантазии, которую