Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

лодка "Терец" не предназначалась для расстрела солдат. Нас самом деле расстреливать Шмидта и его подельников должны были матросы канонерской лодки "Терец". Что касается солдат Брестского полка, то они были доставлены на Березань с совершенно иной самостоятельной задачей. Остров Березань находился недалеко от побережья, и к тому же рядом с Одессой, где в тот момент было полно всевозможных революционеров и боевиков, которые хвастливо заявляли, что у них есть силы для освобождения Шмидта. Поэтому не исключалась возможность проникновения боевиков на остров, как перед казнью, так и в момент ее проведения, организация диверсии, провокации и т. д. Именно поэтому для охраны периметра острова и уничтожения возможных боевиков и была выделена стрелковая рота. С этой же целью у острова стояла на якоре и канонерская лодка. Помимо этого именно "Терец" доставил на Березань из Севастополя роту белостокцев, а после казни перевез ее обратно. С "Терца" был выделен и расстрельный взвод (а не рота, как пытаются нас уверить горе-историки). Так что все было организовано командованием Черноморским флотом весьма разумно и логично. Ну, а страшилки о том, что матросы, солдаты и канонерская лодка держали друг друга на прицеле, оставим на совести сочинителей…

Как вел себя Шмидт во время казни? В советское время, естественно, писали, что хладнокровно и смело, смотря в глаза своих палачей. Что ж, скорее всего, так все и было. Сын адмирала и внук офицера он сумел выглядеть достойно в последние мгновения своей жизни.

Впрочем, уже известный нам генерал Д.И. Гурко оставил весьма любопытное свидетельство и на сей счет: «…Судили лейтенанта Шмидта и приговорили его к расстрелу. Я сам видел того молодого офицера, который привел этот приговор в исполнение. Вот что он мне рассказал. «Когда вывели Шмидта, он попросил не завязывать ему глаза и, обращаясь к солдатам, сказал:

– Стреляйте прямо в сердце. Слушайтесь ваших офицеров и не слушайтесь таких, как я!

На это офицер скомандовал «залп». Меня этот рассказ очень удивил, но я уверен, что он правдив, так как молодой офицер был очень искренен и удивлен, и слышал я это через четыре дня после казни».

Что ж, Гурко не отрицает, что во время казни Шмидт держался вполне достойно. Однако последняя фраза казнимого никак не укладывается в русло официального образа «красного лейтенанта». Еще бы, Шмидт неожиданно призывает стрелявших в него матросов не участвовать ни в каких революциях, а служить престолу и Отечеству верой и правдой! Можно ли в такое поверить? И можно ли вообще верить какому-то белому генералу? На это можно сказать, что, во-первых, верить Гурко можно, как человеку неслыханной храбрости и чести. В 1904 году он в одиночку на заминированной джонке прорвался из осажденного Порт-Артура с секретными документами в штаб Маньчжурской армии, при этом настолько скромно обрисовал свой подвиг, что не получил за него никакой награды, хотя, вне всяких сомнений, заслужил за свой подвиг Георгиевский крест. Если не верить таким мемуаристам, то тогда кому вообще следует верить? Во-вторых, Шмидт мог сколько угодно позерствовать на севастопольских митингах, на мостике «Очакова» и на суде перед журналистами, но за минуту до смерти даже такой человек как Шмидт уже остается наедине со своей совестью и говорит не для публики, а то, что действительно занимает в данный момент его сердце и душу. А потому я в слова, приведенные Гурко, верю. Последняя фраза Шмидта перед казнью намного ценнее всей его предшествующей многословной риторики. Это были слова раскаявшегося во всем содеянном человеке, но, увы, раскаяние его было слишком запоздалым. Кстати, фроаза Шмидта подтверждается и мемуарами его сына.

Вот, как происходила казнь по версии Евгения Шмидта: "…Когда осужденных высадили на берег, терцы и солдаты уже расположились в боевом порядке против четырех столбов. Сзади каждого столба была вырыта могила, и стоял простой деревянный ящик длиной в человеческий рост. Группа жандармов, с Полянским во главе, военно-морской прокурор Крамаревский и секретарь суда держались несколько в стороне. Осужденных поместили между столбами и шеренгой матросов. Секретарь подошел и прочел приговор морского суда. После прочтения приговора наступила самая страшная и мучительная минута, минута прощания осужденных друг с другом. Отец долго обнимал несчастных и утешал, как умел.

– Подумайте, родные мои, – говорил отец, – за какое великое дело погибаем, за дело свободы! Простим всем перед смертью!

Затем отец повернулся к терцам, которые должны были сейчас его расстрелять, и громко сказал:

– Прощайте, братцы! Помните мой завет: слушайте своих офицеров! – А обращаясь к последним – Передайте мое последнее «прости» родному Черноморскому Флоту, всем морякам России, торговому Флоту. – И, повернувшись к лейтенанту Ставраки: – Миша, поцелуй сына, кланяйся сестре. Прикажи целить в сердце.

– Петя, прости!.. – с рыданием вырвалось у Ставраки.

Отец подошел к священнику:

– Благословите, батюшка.

– Благословляю тебя, сын мой, во имя Отца, Сына и Святого Духа. Господь да укрепит твои силы, – ответил священник, заливаясь слезами и обнимая отца.

Отец направился к столбу, но силы ему изменили – он пошатнулся. Тогда отец обхватил одной рукой шею о. Бартенева и с его помощью, с трудом передвигая ногами, стал продолжать свой смертный путь.

Частник, Антоненко и Гладков последовали за отцом, подражая каждому его движению. Вышло как-то само собою, что никого из приговоренных не только не привязали к столбу, но даже не предложили надеть на глаза повязок. Все приготовились встретить смерть лицом к лицу.

Многие плакали навзрыд. Лица терцев и солдат, серые от ужаса, не предвещали ничего хорошего для начальства. Два матроса, выпустив винтовки, упали в обморок.

Все вдруг осознали, до глубины души, кровавое безумие того страшного, безобразного и нелепого, что должно было сейчас произойти.

Требовалось кончать как можно скорей… Но вот на «Терце» взвились условные флаги. Ставраки стиснул зубы и скомандовал:

– По приговоренным… пальба… ротой… Рота!..

Трясущимися руками матросы вскинули винтовки. Отец распростер руки и поднял глаза к небу. Отец Бартенев издали осенил крестом четыре столба.

Взглянув на отца, Ставраки отвернулся, закрыл глаза и прохрипел:

– Пли!..

Отец был убит наповал после первого залпа. В него попало пять пуль. Две из них пронзили сердце; одна пробила его высокий лоб. Частник, подобно отцу, умер от первого залпа, вторым залпом был убит Гладков, а Антоненко забился в конвульсиях. Матросы волновались и целились плохо; многие стреляли мимо. Двое матросов вышли из шеренги и добили несчастного.

Тела положили в гробы, опустили в могилы и засыпали землей, после чего пехота и матросы несколько раз прошлись по свежим могилам, утрамбовывая рыхлую землю…"

* * *

Из сообщений прессы: