При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Как-то раз из района человек приехал, – продолжал меж тем напористо Галикай, думая, что Бибинур норовит углядеть, есть ли что в его мешке; и сыпал он словами, как горохом: – Кузнецом я тогда ещё работал. Ну и сердитый был человек! Уполномоченный, понимаешь? Часы у него встали, не ходят, направили его ко мне… А к кому бы ещё? Только я…

Бибинур, обидевшись, пошла было прочь.

– Бибинур! – голос Галикая прозвучал как-то странно, на высокой ноте. – Бибинур, погоди-ка, что-то сказать хочу.

– Скажи, – ответила она коротко. – Только не часы…

– Бибинур, – выпалил старик с чувством, – Бибинур… мимо твоего дома проходил, а у тебя света не было.

– Да не было меня, Галикай.

– Его провожать ездила?

Старушка вздрогнула и, помедлив, подтвердила:

– Ездила.

Хорошо, что ещё больше ни о чём не спросил Галикай, однако и уходить он не собирался. Забыв, что его рюкзак пуст, он неуверенно крутил его в руках. Промямлил:

– Слово у меня к тебе есть.

У Бибинур мочки ушей запылали.

– Говори уж, давай…

– Вчера, понимаешь, зайти даже хотел. Я уж начистоту, всё сразу… Ты одинокая, и я, можно считать, такой же. Видишь, вон и молодые умирают… То ли суждено ещё жить, то ли нет… Эх, да и сама ты всё знаешь!

– Откуда мне знать, чего ты надумал? – сказала она как можно мягче.

– Перееду к тебе, Бибинур! – решительно сказал Галикай.

– Квартирантом, что ли? Зачем мне квартирант?

– Да не квартирантом! – настроение у Галикая испортилось, на бурых его щеках румянец пробился, и отступать ему уже было некуда: – Насовсем, говорю, к тебе! Переселюсь!

– Эх, Галикай, Галикай!

– Ты что, смеёшься надо мной?

– Зачем мне смеяться… Мы же сколько знаем друг друга! Нет, не смеюсь, но…

– Ну так в чём же дело? – Галикай вплотную приблизился к ней, в глаза заглядывал. – Досказывай!

Погасив улыбку на своём лице, Бибинур озабоченно спросила:

– А дети? Что они скажут?

– Мои-то? Обрадуются только!

– Не о твоих речь, мои что скажут?

– А-а-а, твои-и! – протянул Галикай. – А они знают, как ты тут живёшь?! Они могут понять, как ты здесь горе мыкаешь? Забудь про детей, которые от матери сбежали за гору Каф, выбрось ты их из ума! Нет у тебя детей! Вот что скажу тебе, Бибинур.

– Почему нет? Есть.

Тут Галикай не на шутку разозлился:

– Одумайся, – почти крикнул он Бибинур. – Какие это дети?

И забыв о том, что не поймал ни одной рыбки, сердито размахивая пустым мешком, серединой улицы, на виду у всех, заспешил. По дороге громко, не замечая встречных, бормотал: «Нет, а я говорю, что это не дети!»

У Галикая давно уже созрело намерение сделать предложение Бибинур, не одну бессонную ночь думал он об этом. На первый взгляд, в его «пенсионной» жизни нет ущерба: живёт в своём доме, с сыном, со снохой, сыт, как говорится, одет и нос в табаке!.. Чего ещё не хватает старому человеку? Но день ото дня он всё яснее ощущает, что нет главного – приюта его душе, равновесия душевного. «Жена!» – хочется крикнуть ему, встав утром с постели, всего лишь чтоб почувствовать: ведь кому-то я нужен! Сев за стол, хочется гаркнуть разок-другой, чтоб не забывали: есть в доме хозяин. За обедом же, может быть, и незлобиво побрюзжал бы: «Суп недосолен (или пересолен), что за растрёпа такая!..» Невестка же и недосоленные, и пересоленные супы перед ним ставит, стряпуха из учительницы пения неважная, но Галикай молчит, что ни подадут – ест и глазом не моргнув, ибо у невестки характерец крутой, вздорный… Эх, а то ли дело парой жить, куда как лучше! Опять же вечером, попарившись в бане и надев чистое бельё, подкатишься к своей вкусно пахнущей старухе, вольготно разлёгшейся на кровати, и скажешь с улыбкой ей: «А ну-ка, мне тут местечко найдётся?» Но нет, всё по-другому…

Однако и Бибинур жалела большой жалостью Галикая, хотелось жизнь его облегчить. Но как он предполагает, распланировал – это не по ней.

Нельзя сказать, чтобы ей не польстило предложение Галикая. Очень польстило! Сердце её встрепенулось и забилось быстрей. Такие мужчины, как Галикай, не каждый день встречаются в конце переулка, серьёзно предлагая взять тебя в жёны… Авторитетный он человек в деревне, чистый, хороший старик, и возле него, конечно, забылись бы многие запутанные обстоятельства жизни, делающейся год от года тяжелее, сразу бы житьё изменилось к лучшему. И сломанные часы затикали бы, и за комбикормом для кур ходил бы он, и огород бы полностью (а не наполовину) засадили картошкой… Перечислишь ли всё!

Очень хочется, например, Бибинур разводить гусей. И пирог с гусятиной любит, и вялить гуся она умеет так, что у любого слюнки потекут, и поскольку раньше всегда держала гусей – то и перина, и подушки были у неё из лёгкого гусиного пуха… Приходится говорить «были», потому что в один из дней Бибинур осталась и без тёплой перины, без пышных подушек. Случилось это тем летом, когда приехали дети. Потом она попыталась два года подряд разводить гусей, но в первый год вышло так, что гусыня на пустых яйцах просидела, молодая она была, бестолковая, застудила их -и никто не вывелся… На вторую осень какой-то ужасный мор напал – и все семь резвых гусят – её надежда – подохли в один день. После стало тяжело с кормами, и гуси, таким образом, как бы сами по себе исчезли с её двора. Когда же в деревне появилась полноводная запруда, она опять было загорелась прежним и, встретив на улице Сафаргалина, сказала ему так:

– Джихангир-председатель, помогите старухам-пенсионеркам разводить гусей. Если бы колхоз снабжал кормом, многие старики завели бы гусиные выводки. Цены на птицу ведь ой-ой! На базаре тех гусей, что чуть больше утки, по двадцатке продают! Когда такое было? И покупают. Так народ гусятину уважает… И прикинуть – один проданный гусь – ровно колхозная месячная пенсия. Продашь десять штук – двести рублей в руках! Такие деньги во сне лишь приснятся. Правда, горя с гусями немало хлебнёшь, но если корм найдётся – мы трудов не побоимся. И так ведь можно всё обмозговать, что не только нам, старикам, – колхозу польза будет!

Джихангир Сафаргалин тогда в первый и последний раз похлопал её по плечу:

– Подумаем, бабушка! Спасибо за подсказку. Несомненно, подумаем.

И сейчас всё время, пока шла Бибинур до Нижнего конца, с уважением думала она о Галикае… «Да… – говорила она себе, – у Галикая светлая, открытая душа, и не случайно ведь