При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Сколько может быть дочерей в одной семье? Когда отец с матерью, боясь снова обмануться в ожидании, всё-таки надеялись на сына (в последний раз!) – в семье прибавилось ещё две дочери-близняшки. В доме, где в сусеках не всегда можно было наскрести пищи даже для семи мышей, рядком подрастали семь дочерей… Понятно, что последыши-близнецы о житейских трудностях не умели думать, ведь счастье детства заключается именно в беспечности. Бибинур и Зухрабану жили на редкость дружно, вместе играли, вместе, головка к головке, спали в чулане на сундуке: как родились в одночасье – так и оставались неразлучными… Со временем старшие сёстры начали замуж выходить, появились зятья и сватья, стали перепадать подарки, жизнь пошла веселее – с гостями. Среди сватьев оказались и довольно самостоятельные. Сабира, к примеру, вышла за сына мельника из Наркая. Махира за младшего сына торговца яйцами Нурми из Средней деревни. Третья дочь Махитап заболела падучей и, когда копали картошку, умерла прямо в поле. Средних, Кафию и Рахилю, увезли с собой в чужие края приехавшие как-то домой на Сабантуй Ситдик и Камиль. Кафия вскоре умерла при родах.

Быстро разобрали дочерей у Гильфана потому, что все они были красивые! Но особенно последыши-близнецы росли красавицами. Хоть и не были внешне похожи друг на друга, как бывает у двойняшек, люди всё же находили в Бибинур и Зухрабану что-то общее. И если Бибинур была синеглазой, как отец, застенчивой, то Зухрабану к своим пронзительно-чёрным глазам получила ещё и бойкий смелый нрав. «Ай-ай, Гильфан-абзый, не сглазить бы, но эта дочка у тебя, Зухрабану, становится, что яблоко наливное, и семнадцати не стукнет ей – либо украдут, либо сама замуж выйдет убёгом!» – говаривали соседи. Радуясь тому, что все старшие дочери своевременно повыходили замуж, Гильфан поглаживал свою коротко, в виде подковы подстриженную бороду и с удовольствием присоединялся к таким разговорам… «Это так, – важно кивал он головой. – Я-то уж убедился… У каждого ребёнка своё счастье вместе с ним родится. И да не лишит нас Аллах счастья и благонравия! Что отпущено, то и будет…»

Однако, то ли было им загадано иное счастье, то ли старшие увели с собой счастье последышей, – Бибинур и Зухрабану достигли семнадцати и восемнадцати годов, доросли до двадцати, а у ворот дома никто не привязывал коней, сваты тоже обходили подворье Гильфана стороной. Такое – по деревенским понятиям-то – становилось уже опасным. Ещё чуть пересидишь в девках – и никто в жёны не возьмёт.

Родители сильно забеспокоились; для того чтобы привлечь внимание наезжающей со стороны на Сабантуй молодёжи, близняшек, не считаясь с расходами, всё больше влезая в нужду, красиво наряжали; часто приглашали в гости приятелей взрослых сыновей; в каждый Курбан-байрам[19] в качестве обета закалывали скотину, не жалели пожертвований и подаяний: лишь бы Аллах не наказал несчастьем! По осени близнецов посылали на посиделки; с домами, где были хорошие парни, пытались тонко, через умных людей, вступить в переговоры, но… тщетно! Ни для Бибинур, ни для Зухрабану женихов не находилось. То ли мешало их «единоутробие», боялись, что они сами рожать станут по двойне; то ли молодые люди помнили, как их сестра Махитап лежала, умирая, в поле на дороге к роднику, и изо рта у неё шла белая пена, и была боязнь, что у младших тоже может быть какая-то «порча»… Трудно назвать причины, но последыши Гильфан-ага, хоть и невысокие ростом, зато очень миловидные, всё ещё оставались в отцовском доме, когда их ровесницы вовсю выходили замуж.

И время выдалось как никогда сложное: в деревнях создавались комсомольские ячейки, колхозы появлялись, и люди, и отношения меж ними стали резко меняться. Бибинур посмеивалась: мол, коли суждено – так найдётся кто-нибудь; Зухрабану же, неутешно плача по ночам, по-настоящему горевала. Обвиняя улыбающуюся сестру в бессердечии и легкомыслии, она тогда впервые, если вспомнить, начала с ней ссориться. Чем дальше – тем больше.

Когда аксыргаковский колхоз окреп, в деревне – одной из первых в районе – открыли детский сад. Неизвестно, кто пустил в обиход это название, но его почему-то стали именовать «площадкой». Пошили для мальчиков короткие штанишки с бретельками и рубашки с открытым, без пуговиц, воротом, а на девочек надели цветастые и неприталенные платьица. «Площадку» разместили в огромном доме сосланного в Соловки кулака Масгута. Всё необходимое было тут – и кухня, и выложенный камнем глубокий погреб-ледник, и удобный для детских игр плодовый сад…

Первый председатель колхоза демобилизованный красноармеец Сабирзян однажды позвал Бибинур к себе в контору.

– Дочка, – сказал он, ласково погладив Бибинур по спине, – писать-читать ты умеешь, и это сейчас очень нужное, замечательное качество. Мы знаем твою расторопность, а потому доверяем тебе на «площадке» за колхозными детьми смотреть. Жена директора школы Ханифа-ханум назначается заведующей, ты же будешь еду готовить, бельё стирать, полы помоешь, когда надо, одним словом, старайся! Положим тебе твёрдую зарплату, не пожалеешь. Короче, дочка, для твоих рук будет тысяча разных дел. Ну, согласна?

– А Зухрабану? – первым делом спросила Бибинур, стараясь не выдать своей радости.

– Зухрабану, говоришь?

– Мы всегда вместе… И на работу вместе ходим.

– Во-первых, на «площадке» место только одно, – сказал, почему-то горячась, красный солдат Сабирзян. – Во-вторых, слушай меня, раз уж на то пошло!.. У твоей единоутробной плохой характер. Можно ли девушке такой характер иметь?

Бибинур покраснела, вступилась за Зухрабану:

– Она хорошая, вы её не знаете…

– Может, и хорошая, когда спит, но только тебе лучше с ней не вязаться… Будь подальше!

– Это почему же?!

– Ты знаешь, из-за кого замуж до сих пор не вышла? Слепая, что ли?! В деревне Зухрабану прозвали Зэхэрбану[20]. На всю Россию, поди, её худая слава разнеслась. Поутру не петухи орут, а она у вас во дворе. Не язык у неё – шило. Криклива, как стая ворон! А у нас в народе не любят жён с острым, несдержанным языком, татарину смирная жена нужна. Его и так жизнь всё время мяла-колотила, а если он к тому же не сможет в своём доме хозяином в переднем углу сидеть – какая тогда татарину жизнь?!

Бибинур до этого никогда не думала плохо о Зухрабану, но, придя домой и присмотревшись к выходкам сестрицы, с болью в душе почти согласилась с мнением председателя Сабирзяна: злая на язык Зухрабану, вспыльчивая нравом, словно озлоблена на весь белый свет… А ведь ещё вчера была просто бойкой и весёлой. Когда же, в какой