Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

которых В. С. с полным правом говорит: «Ах, какой несносный этот Василий Давидович40; стоит только прийти постороннему мужчине, как он уже надувается, как сыч, и слова не проронит. Терпеть не могу брать его с собой куда-нибудь!» И гоняет же она обоих!

Позже. Забыла сказать, что там был И. Я. Гинцбург и читал после обеда свою драму «У сына», посвященную евреям и их горестям41. Конечно, произведение крайне наивное и слабое («никудышное», как говорит И. И. Лапшин), но Гинцбург до такой степени сам переживал все, что читал, так действовали на него знакомые ему горестные картины родного быта, что видно было, как он болеет и за свой народ, и за его горькую судьбу, и мне было от души жаль, когда вся молодежь, которую он, по-видимому, искренно любит, высыпала из комнаты наряжаться и танцовать и уже через секунду слышен был ее веселый смех. Никто не сказал ему ни слова, которого он очевидно ждал именно от молодых, может быть, от В. С. особенно.

А она, придя к себе, воскликнула: «Надо же выбрать такое неудобное время для чтения. Мы собрались танцовать, а он тут с чтением драмы! Как-нибудь непременно съезжу к нему в мастерскую и там поговорю с ним об ней, а сейчас – ей-Богу, не могу!»

22/II. А ведь Нестор Александрович был прав! Кошечка уже показала свои коготки, а В. С. свои непривлекательные стороны.

Как жаль! Но хочу думать, что недостатки не так велики в ней, как другие качества.

Хотя неприятны все-таки неискренность и мелочная капризность избалованной женщины, которые в начале знакомства она старалась скрывать.

25/II. Сколько хлопот и волнений с нашей лекцией: вдруг не удастся, вдруг не распродадим билетов, вдруг еще что-нибудь! Н. А. уж говорил вчера: «Я, кажется, сниму лекцию», – но теперь дело, вероятно, примет благоприятный оборот, потому что объявления в газетах уже появляются и билеты начинают расходиться.

Как бы только от градоначальника не нагорело за столь явную продажу билетов. Не больно ли уж мы злоупотребили его обещанием смотреть на все сквозь пальцы. Чувствую, между прочим, что я несправедлива в отношении Модзалевского, как бы закрывая глаза на его некоторые весьма почтенные качества, но не могу, что ж с этим поделать! Не люблю таких людей, как он; в нем есть что-то молчалинское. Хотя отрицать не стану, что он человек очень вежливый и обходительный, работать с ним удобно, если только суметь сразу поставить себя в независимое к нему положение или же, наоборот, – показать полную покорность.

3/III. Неужели все книги становятся такими противными за время печатания, как мне этот «Временник»42. Прямо в руки брать тошно.

7/III. Я ни слова не сказала о нашей лекции, а между тем с внешней стороны она удалась на славу: не только все билеты были распроданы за два дня до лекции, но масса народу приходила проситься хоть постоять где-нибудь, и сейчас приходят спрашивать, когда следующая.

Зато с внутренней стороны Д. Н. Овсянико-Куликовский всех нас задавил скукой. И чем только я увлекалась когда-то! Интереснее всего, что эту лекцию («О ценности жизни») он читает уже в девятый раз. Способность!

Впрочем, аудитория осталась, кажется, в большинстве довольна, по крайней мере, аплодировали довольно горячо43.

15/III. Наконец, наконец, наступает момент, которого мы так долго ждали: завтра Машин диспут. Каково-то все сойдет! Побаиваюсь за нее…

Потешная! Она вчера говорила у Эльманович: «За эти дни я так привыкла думать, что нужно доставать всем билеты, что порой, забывшись, начинаю думать, что и мне нужен билет». Речь шла о билетах на диспут.

Досадует она очень на то, что, верно, Венгеров на правах знакомого44 будет считать своим долгом развлекать ее перед диспутом и этим помешает Маше наблюдать за Платоновым, а последнему вести с ней «разговор о погоде»45.

Я советовала ей пригласить к себе на обед после диспута Платонова.

17/III. Маша покорила и очаровала вчера всех без исключения. Она держала себя так, что даже Lusignan, обыкновенно очень строгая ко всем этим вещам, сказала: «Мария Андреевна была безукоризненна», – а Браун говорил кому-то в коридоре: «Скромно, но с большим достоинством». Да, именно, в ней была масса достоинства и простоты, скромности и благородства: она дала удивительно красивый духовный облик на кафедре.

Когда она шла по коридору в сопровождении «сорока пар адъютантов», как мы ее дразнили накануне, все головы обратились к окнам46, а когда она вошла в зал, все повскакивали со своих мест, чтобы лучше видеть. К сожалению, по просьбе Маши мы сидели довольно далеко, «чтобы ей не видны были наши физиономии», и потому видно было довольно плохо; все же главного я не упустила.

Маша взошла на кафедру очень бледная. Ее встретили аплодисментами. Краткую вступительную речь свою она произнесла хотя и волнуясь, но вполне владея собой.

25/III. На замечания Платонова, довольно, по-моему, убийственные для книги, она ничего почти не возражала; с Пресняковым тоже говорила мало; зато между Кауфманом и ею возник уже настоящий весьма оживленный научный диспут, который Маша выдержала с достоинством и большой для себя честью. Спор был принципиальный, и Маша заранее предвидела все его возражения; в нем она показала себя во всеоружии «вполне созревшего ученого», как назвал ее Платонов в конце концов, говорила умно, дельно, не торопясь и не перебивая оппонента47.

Заметка Щеголева в «Дне», вместе со статьей в «Речи», довольно полно и верно передают дело, кроме того, тон статьи Щеголева очень симпатичен48. «Новое время» взяло по обыкновению все самое худшее, не приведя никаких «смягчающих вину обстоятельств»49. Конечно, думает, что вполне объективно и правдиво. Неправда! Если от книги осталось у меня и у других не совсем благоприятное впечатление, вследствие замечаний отрицательных оппонентов, то от самой Островской – как ученой – как раз обратное, так что она не только не убила надежд на ее будущее в тех, кто их питал, но, наоборот: расцветила и освежила их.

Необдуманный только и, пожалуй, чересчур смелый шаг делает она теперь, подавая свою книгу на Ахматовскую премию в Академию наук. Неприятно будет, если откажут (что мне кажется весьма возможным), а моих советов и отговоров она не слушает, говоря, что я ничего в этом не понимаю50.

Кориолан51, как я ее иногда называю! Горда, упряма и подчас излишне самоуверенна. Впрочем, без последнего качества ничего не сделаешь.

А у нас-то смехотворная история в Пушкинском