Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

путем не разрешаются, поэтому приходится прибегать к таким средствам (!). Так что на нашем конце предметом разговора были Курсы, и говорили об них тепло и с любовью. Но общего разговора не завязалось, и о чем говорила молодежь на другом конце – не знаю.

В конце концов я осталась довольна, и всякие личные делишки отошли на второй план, устыдив меня своей мелочностью и эгоизмом.

Классическая фраза Щепкиной. Когда я вошла, она сказала Островской и Великановой, сидевшим против нее: «Вот вошла она, обвеянная духом Пушкина», – на что Великанова заметила, передавая мне фразу старушки: «Как хорошо не быть знаменитостью», – а Маша добавила с обычной выразительностью: «И не быть объектом глупых фраз глупых людей». Умалчиваю о том, что и я в этот вечер заслужила подобное замечание одной фразой.

Между прочим, О. К. Нечаева рассказывала о своей воскресной школе22 и предложила мне прочесть лекцию. И рада бы, да смогу ли. Погодин и его время подвигают меня на все доброе, дай Бог ему царствие небесное за это.

Нечаева пользуется, кажется, на Курсах большим уважением и любовью; по крайней мере, когда она вошла, Лыжина и Емельянова особенно поспешно бросились к ней навстречу, видя, очевидно, в ней не только «креатуру (как Ольга Константиновна сама себя назвала) Тарновской», но и ее преемницу, сказала бы я, последний оплот Курсов, одного из наиболее деятельных и преданных членов Комитета и Общества.

Любопытно замечание Емельяновой, что В. П. Тарновская была объединяющим центром в комитете не только в качестве председательницы его, но и как человек, от которого всеми выслушивалось все. «Савич, например, – добавила Александра Георгиевна, – ни от кого не стал бы слушать того, что говорила ему, да и всем, Варвара Павловна, и в этом никто ее не заменит, включая и О. К. Нечаеву»23.

Должна сознаться, что никто из присутствующих женщин не показался мне ни особенно умным, ни особенно интересным, но слава Богу, что за их обыкновенной, средней наружностью я сумела сегодня разглядеть людей благородных, честных, по своей любви и самоотверженности к общественному делу значительно превышающих меня самое и внушивших к себе все мое уважение и симпатию. В этом сознании есть для меня что-то приятное, точно какое-то удовлетворение.

В конце концов – сегодняшний вечер воскресил с прежней силой мою бывшую любовь к Курсам, начавшую было глохнуть под влиянием разных отдаляющих от Курсов обстоятельств.

Да, для довершения картины добавлю, что чаепитие происходило в малом зале за длинным и узким столом, водруженным на середине и покрытым скатертью.

31/XII. Отчего судьба так безжалостна, что за каждое мало-мальски сносное мгновение заставляет нас расплачиваться сторицею. Эти дни я испытывала духовную бодрость, подъем, интерес и спокойную радость, почерпаемую в работе, но сегодня уже чувствую приближение тоски, которую ожидаю тем более для себя злой и мучительной, что я давно уже не имела ее у себя.

Бедный Гоголь! С ним было то же.

1914 год

1/I 1914. Господи! Помоги мне совершить намеченный труд мой! Я отказываюсь от всего, согласна питаться акридами и то только в таком количестве, чтобы сохранить и поддержать бодрость мысли и духа; готова лишить себя всяких удовольствий, вплоть до театра. Только дай мне возможность работать!

Слава Богу, сегодня я не чувствую ни хандры, ни глупых мечтаний и желаний, ни «сердечностей» своих; – я хочу только работать, я люблю науку и все прекрасное.

Господи! помоги мне.

Мои постоянные обращения к Господу Богу могут ввести в заблуждение относительно моих религиозных воззрений. Должно заметить, что обращения эти, с одной стороны, плод привычки, с другой – сознательное желание доставить себе удовольствие от произнесения красивых звуков, как, например, при чтении стихов. С тем же чувством, как «Господи, помоги мне!» – я говорю из Бальмонта: «Хочу быть смелым» или «Я буду счастлив, я буду молод» и пр. Я люблю прочесть стихотворение с тем чувством, которого оно требует; точно так же я произношу с известным чувством слова красивой молитвы и проникаюсь духом ее, вовсе не веря в того, или лучше – в такого, какому она верующим человеком написана.

Кроме всего этого замечу еще: когда Митя в «Торговом доме» Сургучева24 произносил за матерью – а впоследствии один – слова заклинания – они на него действовали как род самогипноза. Так же действует на меня восклицание: «Господи!»

2/I. Вчера вечером отправилась к Маше с ночевкой. Читала на сон грядущий «Последние произведения» Толстого. Как он запутался! «Фальшивый купон» должен был показать, как из одного, часто ничтожного дурного поступка вырастает огромное зло, а показал как раз обратное: если бы не было отказа папаши Самоквасова дать сыну денег, последний с товарищем не подделали бы купона, а следовательно, дворник Василий всегда оставался бы простым, не лишенным любви к выгоде человеком, тогда как благодаря тому, что он попал в тюрьму и встретился в ней со Степаном, он вырос до возможности совершать благородные поступки; сам Степан не сделался бы образцом и учителем добродетели; не познали бы истины Махин и Самоквасов и пр. и пр. Следовательно – не бойтесь зла, получилось у Толстого, ибо из него выходит добро25.

Вечером. Как странно. В дневник этот я заношу все самое худшее: всю свою бедность, свое нытье и жалобы, далеко не преобладающие на самом деле в моем душевном облике; лучшие же стороны: всевозможные планы, проекты (не личного характера, а общественного), бодрые мечты и стремления – остаются во мне самой, так же как и более удачные мысли, являющиеся в те минуты, когда мне весело, хорошо на душе и нет потребности в излияниях.

По дневнику я такая противная, что, если бы я была ею на самом деле, мне бы следовало только стрихнину в еду подсыпать.

4/I. Большой недостаток у огромного большинства нас, женщин, тот, что мы совсем не умеем говорить. Если бы я была преподавательницей, я ввела бы среди гимназисток часы словесных диспутов, в продолжение которых они учились бы произносить речи на заданные тут же или самими выбранные темы и выступать в качестве оппонентов.

Конечно, тут грозит опасность развить фразерство и пустословие; но я думаю, дело преподавателя направлять их ум не в сторону пустой фразы (поэтому уроки эти вовсе не должны быть уроками элоквенции), а плавного, точного и удобопонятного устного изложения мысли. Во всяком случае, первое зло было бы, мне кажется, меньше второго блага.

Я предложила сегодня у П[етрашкевичей?] сделать такой опыт, но