Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Как я все-таки счастлива, что я в Пушкинском Доме!

На будущей неделе еду к «Розаль Савельичу» Терпигоревой за портретом ее мужа.

13/IX. Забыла добавить: Андреев говорил, что сюжет пьесы взят им из жизни, что в газетах даже был описан подобный случай.

16/IX. Фасмер вспомнил меня. Приятно!

А музицировать уж нет. Скорее бы драму, или то —350

19/IX. Вчера Владимир Рышков приходил сказать мне, что меня хотят просить принять на себя обязанности делопроизводителя канцелярии литературной комиссии по выдаче пособий (при Академии). «Мой брат будет просить вас об этом»351.

Посмотрим! Придется согласиться, но не могу сказать, чтобы мне это особенно улыбалось, чтобы для этого стоило кончать курсы и чтобы это было настоящим применением добытых сведений.

Да и сам Рышков сказал: «Не нужно никаких знаний, а только доброе сердце, в присутствии которого у вас мы не сомневаемся».

Приятно иметь доброе сердце, не спорю, но… приятно обнаруживать его не по обязанности.

Позже. Сейчас узнала, что Сережинька Малов здесь, и вся вострепетала. Это человек, которого я когда-то сильно обидела и который меня любил (а может быть, и сейчас любит: на что не способно сердце человеческое!).

21/IX. Боже, какое отвращение Виктор Рышков! Из-за того одного, чтобы не иметь с ним дела, я отказалась, но, кажется, возьму свои слова назад и в понедельник опять пойду обучаться.

Да будет проклята нужда! И еще говорят, что бедность не порок! Что она из меня сделала!!..

24/IX. Вчера вечером был у меня Сережинька. Он все такой же, не изменился ни капли. Все, что моя фантазия создала себе, оказалось мыльным пузырем: он по-прежнему подобен клубку из обрывков разноцветной шерсти, концы которых торчат во все стороны, но за который ни потянешь – не пойдет дальше того, чем торчит наружу. Все хорошее в нем – такие же лоскутки, заплетенные массой дурного и не идущие дальше того, чем видны с первого раза. В нем только два плюса: ум, способный к научному мышлению или, вернее, к научному спорту, т. к. работать и что-нибудь сделать он не может, а только говорит об отвлеченных предметах умно и интересно; и второе – доброе сердце, но, пожалуй, тоже только чисто импульсивное, т. к. в то же время он способен причинить человеку много боли, и высшее великодушие и благородство сердца ему недоступны.

Да, не он, конечно, способен заполнить пустоту моей души!..

Позже. Написала ему последнее письмо, ставящее окончательный крест на наших отношениях.

И как могла я думать, что он изменился! Уж одно его голубенькое письмецо с адресом «m-lle K…» должно было показать мне, что он тот же маленький миленький Sergius, который никогда не вырастет до серьезных чувств, до величавой простоты352.

Тяжело и скучно!..

Еще позже. Этот Барсуков сделал из Погодина целую поэму!

25/IX. В 11 ч. вечера пришел Сережинька, и к 12-ти вышло довольно нелепое объяснение.

Боже, до чего все это глупо!

Или действительно есть добродетель на свете? Человек упрекает меня в том, что я стала женщиной. Неужели это отрицает добродетель?

А другие находят меня чересчур девственной. Вот и разберись тут.

Во всяком случае, жаль, что я не отправила своего письма еще третьего дня, как хотела; этим избавила бы себя от лишней нелепости в жизни.

26/IX. Нет, говоря словами Добролюбова, я «не замерла, не опустилась, источник жизни не иссяк во мне…»353 Нет! Мой холод и сухость только наружные; ими я хочу скрыть и погасить горящую рану внутри, которой никто не видит, никто не подозревает…

Как тяжело! И ни души нет близкой возле меня.

Может быть, я и сама виновата в том, что никого не делаю себе близким, но что же мне делать, что делать!

А что, если я и правда опустилась? Пошлею!?..

От такой жизни чего не сделается с человеком…

27/IX. Маша вчера сказала мне: «Что мне кривляться перед вами: ведь, в сущности, я хорошо знаю, что моя книга не заурядная»354.

Такая психология мне совершенно непонятна!

10/X. Какая красивая картина – наш курсовой зал, полный курсистками, стоящими в несколько ярусов по стенам и жадно смотрящими в одну сторону.

Эту всегда милую мне картину я опять увидела в понедельник на чествовании Булича. Вечером страшно хотела быть тоже, страшно, но не пошла из‑за того, чтобы не переживать «тогда» и «теперь»…355

11/X. Бетховен! Все, что слушаешь, – хорошо: и Шуман, и Чайковский, и Григ; а заиграли Бетховена – и он оказывается единственным; все остальные могут не существовать.

Насколько хороши «Illusions perdues» Бальзака, настолько уже слаба вторая часть: «Splendeurs et misères des courtesanes». Бальзак стал на ходули, выведя чудовищного злодея иезуита Herrera, он же всемогущий каторжник Jacques Collin, и этим испортил все. И потом, сколько натяжек из‑за этого, сколько невероятностей356!

А первая часть великолепна!

12/X. Стихи мои очень плохи, я это знаю, но они – история моей души. Они хранят на себе следы многих чувств и дум и связаны с многими моментами моей жизни. По поводу каждого из них мне вспоминается целая эпоха или отдельная картина, и, таким образом, они служат вехами в моих прогулках по морю прошлого…

22/X. 357.

25/X. Дура, дура и дура. Это по адресу последней записи.

А теперь – 42‑е представление «Прохожих» и театр полон. Как не возомнить себя Рышкову первым российским писателем358!

О идиотская публика, как она злит меня!..

Впрочем, по сравнению с «Кулисами» «Прохожих» все-таки приходится признать «пьесой». Желая быть справедливой, я не могу не сказать, что Рышков имеет некоторую долю драматического таланта, но весь он покрыт таким слоем пошлости, что не хочется разрывать ее, чтобы разглядеть для справедливости талант.

А Щепкина и не пошла, но благодаря недостатку таланта и творческого ума кажется пошлой. Это удел всех малых талантов359.

29/X. Опять победа! Какое-нибудь издание Пушкинского Дома, о котором я столько мечтала в прошлом году, нынче решено окончательно. Первым выпуском пойдет описание добролюбовского архива, составленное Княжниным (= Ивойловым)360.

А все-таки ужасно иногда все надоедает!..

31/X. Съездила вчера к Фидлеру осмотреть его коллекцию. Трудолюбивый немец! Собрал много.

Но и суконен по-немецки. На дверях его кабинетика висит цитата из Писемского, в которой говорится, что всякий посетитель отнимает задаром у хозяина время и потому должен помнить, что, если из любезности его и просят продлить визит, – это всего только любезность, на самом же деле хозяин проклинает гостя