Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

обещала кредиты, но все только и ограничилось обещаниями. Да и русская армия не побеждена. Союзники завязли в Крыму, окончание «молниеносной войны» в близком будущем не предвиделось. Потому Вена и выжидала, что «лучшая коалиция в мире» не могла сломить сопротивление «маленькой крепости» – Севастополя. Мужество защитников Севастополя парализовало австрийское желание вмешаться в военные события.

Но при всем том австрийская угроза оставалась вполне реальной, тем более что 2 декабря Австрия заключила союзнический договор с Англией и Францией. Теперь уже не было у Императора никаких иллюзий. 4 декабря 1854 года он писал князю М. Д. Горчакову: «Коварство Австрии превзошло все, что адская иезуитская школа когда-либо изобрела. Но Господь их горько за это накажет. Будем ждать нашей поры».

Однако никакой созерцательности не было и в помине. Разрабатывались конкретные стратегические планы ведения военной кампании с Австрией, и Император этому вопросу уделял огромное внимание до самых последних дней жизни. Уже в начале декабря им была собственноручно составлена особая «Записка» по поводу войны с Австрией.

Николай Павлович рассматривал различные варианты развития событий, в соответствии с которыми и предусматривалась определенная дислокация войск и развертывание военных операций. Царь не исключал, что Россия может столкнуться с объединенным австро-прусским фронтом.

«Ежели мы вынуждены будем к разрыву с Австрией, предстоять будет вопрос: какое направление дать следует нашим действиям? Сомнительное положение Пруссии, хотя, кажется, склонно более к нейтралитету и, вероятно, побудит и прочую Германию оставаться, на время, не участвующими в борьбе с нами, однако на продолжительность этой нерешительности никак полагаться нельзя; и при первой удаче мы увидим, что Пруссия, а за ней Германия вооружатся для мнимого спасения Австрии».

Незадолго до смерти, 2 февраля, Николай Павлович послал последнее письмо князю М. Д. Горчакову. В нем сообщал: «Сегодня вечером по телеграфу узнали, что Джон Россель[160] послан вторым полномочным в Вену и едет через Париж и Берлин и будто Решид-паша тоже туда назначается. Итак, кажется, будут переговоры, но толку не ожидаю, разве турки со скуки от своих теперешних покровителей не обратятся к нам, убедясь, что их мнимые враги им более добра хотят, чем друзья».

Царь не ожидал особого успеха от переговоров, которые хотели навязать России ее западные державы. Они и раньше с интересами России не считались, а теперь вообще их и в расчет принимать не станут. Им надо одержать дипломатическую победу, так как на поле брани никаких впечатляющих результатов добиться не удалось. Потому и нечего играть в эти игры. На вопрос посла в Вене князя А. М. Горчакова (1798–1883), при каких условиях возможны переговоры, ответил: «При эвакуации противника из Крыма».

Мысль одна владела безраздельно: быть вместе с армией, вместе делить горечь неудач и радость успехов. Можно сказать, что он мысленно был там все время. Как писал князю А. С. Меншикову 23 ноября 1854 года, «хотелось бы к вам лететь и делить участь общую, а не здесь томиться беспрестанными тревогами всех родов».

Твердо решил, что если начнется кампания с Австрией, то в Петербурге не останется. В последнем письме князю А. С. Меншикову определенно о том заявил: «Ежели дела склонятся к разрыву, я намерен отправиться сам в армию, вероятно в Брест, думаю, что присутствие мое может быть там не бесполезно».

…Не довелось Императору осуществить свое намерение: Австрия так и не решилась напасть на Россию. Но всего этого ему уже не суждено было узнать. Он ушел из жизни, оставив потомкам пример своего служения России до последнего часа земного бытия; служения честного и бескорыстного, озаренного всегда верой в Бога и надеждой на Его милость.

Заключение

После смерти Николая Павловича в 1855 году Ф. И. Тютчев написал стихотворение-памфлет, посвященное усопшему:

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые, и злые, —

Все было ложь в тебе, все призраки пустые;

Ты был не царь, а лицедей.

Данная «эпитафия» настолько же поэтически талантлива, насколько исторически несправедлива. Она примечательна не своей фактической подлинностью, а как – отражение системы мировосприятия самого автора.

Высокое патриотически-монархическое чувство Ф. И. Тютчева бесспорно. Не подлежит сомнению и то унижение, которое было ему нанесено финалом Николаевского правления. Возмущение, доходившее до степени негодования, приобрело форму критического поношения Верховной Власти. Бог, Царь, Россия – эти неразрывные ипостаси стали восприниматься обособленно, и подобную расщепленность государственного сознания выразительно и отразила филиппика Федора Ивановича.

Два печальных рубежа очерчивают правление Николая I: мятеж на Сенатской площади вначале и неудачная Крымская кампания – в конце. Между ними заключен почти тридцатилетний период существования России, когда ее верховным земным управителем являлся человек, неколебимо веривший в Провидение и склонявшийся перед порой неизъяснимой и непостижимой волей Творца.

Он всегда воспринимал свой удел так, как о том говорил Святой Тихон Задонский (1724–1783): «Всякая бо власть христианину не покой и честь, но больший есть крест, большими и множайшими трудами, попечением и всегдашним терпением обремененный, чего никто не пожелает».

Николай I неоднократно сам формулировал свое миропонимание вообще и властепонимание в том числе, всегда неизменно отдавая абсолютный приоритет воле Всевышнего. С Петра I это был, пожалуй, не просто «религиозно настроенный», но именно – религиозно мысливший правитель. Исходные принципы своего жизнепонимания Император оглашал и публично, например, в 1844 году перед католическим клиром:

«Достаточно знаю, как далеко простирается моя императорская власть и как далеко может подвинуться, не нарушая вашего исповедания, и потому-то именно требую приверженности и повиновения, и тем более должен требовать, что сие повелевает вам Сам Бог, пред Которым я должен буду ответствовать за благополучие вверенного мне народа».

Мировоззрение Монарха отличалось той ясной простотой, которая вообще так характерна для сознания традиционного православного христианина. Почитание семейных и государственных традиций, безусловное подчинение абсолютному нравственному Закону являлось для Николая I не просто нормой поведения. Это была органическая природа его личности.

После целого века русской истории, когда Престол занимали монархи, религиозность которых имела порой неясную связь с традиционным верованием предков[161], Верховный Правитель снова обратился к тем самодержавным истокам и корням, питавшим и взращивавшим духовный облик московских царей.

Бог служил для Николая Павловича началом всех начал, а почитание Его составляло суть Царского мировосприятия. На примере этого Монарха вассальная зависимость неограниченного повелителя проступает во всей своей первозданной красоте и цельности. Какое бы событие в жизни Царя ни происходило, какие бы чувства он ни испытывал, в каком бы душевном состоянии ни пребывал, он никогда не забывал Того, Который один для всех и над всеми, в том