Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

Блестяще образованный и светский, князь некогда прославился своей удалью в Отечественную войну 1812 года. Затем был блестящий карьерный рост: генерал-адъютант (1817), начальник Главного морского штаба (1827), член Государственного Совета (1830), генерал-губернатор Финляндии (1831), а в 1853 году стал командующим военными силами в Крыму. Под началом А. С. Меншикова находилось около 60 тысяч войск, позже их численность выросла почти до 100 тысяч.

Государь долго доверял Меншикову, отметая все попытки добиться его смещения. Однако постепенно он в нем разуверился. Князь был слишком медлительным, осторожничал, что не раз служило причиной военных неудач. За несколько дней до своей кончины Николай Павлович отстранил Меншикова, на место которого был назначен князь М. Д. Горчаков (1793–1861).

Но это время случится через несколько месяцев после начала сражений в Крыму, а вначале неудовольствий особых не было. Император не только никогда не высказывал панических мыслей, хотя прекрасно был осведомлен о тяжелейших условиях армии, но и был до конца уверен, что правда на стороне России, с которой – Бог.

В сентябре 1854 года Николай Павлович разрешил двум младшим сыновьям отправиться на войну. Царские дети Великие князья Николай Николаевич (1831–1891) и Михаил Николаевич (1832–1909) не просто «украшали» своим присутствием армию, но и непосредственно участвовали в сражениях за Севастополь. При вылазке против неприятеля 24 октября они проявили смелость и мужество, за что и были отмечены наградами воинской славы – Георгиевскими крестами 4-й степени.

27 сентября Император писал князю А. С. Меншикову: «Благодарю всех за усердие, скажи нашим молодцам морякам, что я на них надеюсь на суше, как и на море. Никому не унывать, надеяться на милосердие Божие, помнить, что мы, русские, защищаем родной край и веру нашу, и предаваться с покорностью воле Божией! Да хранит тебя и всех нас Господь; молитвы мои – за вас и за ваше праве дело, а душа и все мысли – с вами!»

Не было сомнений, что исход кампании во многом будет решаться в Крыму, ключ к которому – Севастополь. Император еще летом писал И. Ф. Паскевичу: «Сохранение Крыма, обеспечение Севастополя и фронта для нас первейшая важность; если будем так несчастливы, что лишимся их, вся Россия ощущать будет этот тяжкий удар. Отвратить его, елико возможно, предмет наиважнейший».

Героизм воинства поражал и воодушевлял, а Император не стеснялся выражал свои чувства. Когда стало известно, что 5 октября в Севастополе при вражеском обстреле погиб вице-адмирал В. А. Корнилов, руководивший обороной города, то отреагировал немедленно. 12 октября последовало Высочайшее повеление:

«Вдове покойного генерал-адъютанта Корнилова, падшего при обороне Севастополя, производить из государственного казначейства, вместе с детьми, по 5000 рублей серебром, независимо от пенсиона, следующего ей из Инвалидного комитета. Сыновей в пажи. Бастион, где он убит, назвать по нем. Витали заказать памятник ему, который воздвигнуть на месте, где он погиб».

Через два дня Монарх направил личное письмо вдове Корнилова, в котором не скупился на изъявление искренних чувств. Корнилов был назван «одним из моих любимейших сотрудников». Далее в послании говорилось: «Глубоко сочувствуя скорби всего флота и Вашей горести, я не могу более почтить память покойного, как повторив с уважением последние слова его. Он говорил: „Я счастлив, что умираю за Отечество“. Россия не забудет этих слов, и детям Вашим переходит имя, почтенное в истории русского флота».

На Императора помимо государственных и военных забот обрушивались и семейные проблемы. Сыновья в Крыму, на передовой линии; каждый день можно быть ждать самых нежелательных и печальных известий.

В конце ноября новое несчастье: в Гатчине тяжело заболела Александра Федоровна. Несколько дней она находилась между жизнью и смертью, а Николай Павлович находился рядом. Его Александра, милая, верная, навек единственная Аликс, может его покинуть – такая мысль способна была убить; гнал ее от себя. Фрейлина А. Ф. Тютчева, близко наблюдавшая за развитием событий в Гатчине, оставила яркую зарисовку в дневнике, датированную 24 ноября:

«Вид Государя пронизывает сердце. За последнее время он с каждым днем делается все более и более удручен, лицо озабочено, взгляд тусклый. Его красивая и величественна фигура сгорбилась как бы под бременем забот, тяготеющих над ним. Это дуб, сраженный вихрем, дуб, который никогда не умел гнуться и сумеет только погибнуть среди бури. Со времени болезни Императрицы, при мысли о возможности ее смерти, несчастный Император совершен утратил бодрость духа. Он не спит и не ест.

Он проводит ночи в комнате Императрицы, и так как больную волнует мысль, что он тут и не отдыхает, он остается за ширмами, окружающими кровать, и ходит в одних носках, чтобы его шаги не были ей слышны. Нельзя не быть глубоко тронутым при виде такой чисто человеческой нежности в этой душе, столь надменной по внешности». Господь сжалился, Императрица оставалась на этом свете и довольно быстро полностью оправилась от болезни…

Дела на военных и политических фронтах не были столь же радостными. Когда к концу 1854 года выяснилось со всей определенностью, что англо-французскому воинству не удастся овладеть Севастополем и утвердить свое господство в Крыму, то обозначилась новая угрожающая перспектива: австрийское вторжение в Россию.

В августе 1854 года Вена от «имени великих держав» выдвинула план мирного урегулирования, состоявший из четырех пунктов:

1. Замена русского покровительства над Дунайскими княжествами протекторатом пяти держав.

2. Свобода судоходства по Дунаю, с установлением международного контроля над устьем.

3. Пересмотр конвенции 1841 года о Черноморских проливах.

4. Замена покровительства России православному населению Турции коллективными гарантиями.

Тайные и явные враги России не только хотели заменить установившиеся правовые отношения и свести на нет суверенные права Царской Империи в районе Черного моря, но и стать арбитром в делах Православного Востока. Николай Павлович был возмущен этой «миролюбивой нотой» и распорядился «не давать ей ходу».

В Петербурге знали, что английские и французские дипломаты развили бурную активность, чтобы различными посулами склонить Вену к войне. Было известно, что якобы «принципиально» этот вопрос уже решен. Австрия тянула, объясняя свою медлительность «техническими условиями».

Конечно же, пыл венских авантюристов сдерживали не «технические условия», не проблемы мобилизации, а страх. Австрияки не забыли военное мужество русской армии и ратные подвиги русских, которые они гласно никогда не признавали, но которые являлись историческим фактом. Сама австрийская армия умудрилась почти за целый век не выиграть самостоятельно ни одной сколько-нибудь значительной военной кампании. Победы были только там, где противник был заведомо и многократно слабее или где существовала коалиция с той же Россией.

Теперь же надо было самостоятельно выходить на борьбу с огромной Империей, для чего требовались немыслимые военные и финансовые ресурсы. Англия