Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

проводить ее домой, можешь позаботиться ты. Приезжай к ужину и оставь у ворот свою карету. Остальное получится само собой. Пробудешь с нею лишь несколько минут, но и это уже кое-что. Сделав первый шаг, можно довести все до желанного конца.

В девять часов я был у Терезы. Меня приняли как неожиданного гостя. Я сказал Редегонде о своем удовольствии встретиться с нею, а она ответствовала, что уже не надеялась на это. За ужином ни у кого не было аппетита, исключая Редегонду, которая много смеялась всем рассказанным мною историям.

После ужина Тереза спросила у прекрасной пармезанки, не послать ли за портшезом, или же она поедет в моей карете.

– Если кавалер согласен услужить мне, в портшезе нет надобности.

Ответ ее показался мне столь благоприятным, что я уже не сомневался в своем счастии. Все пожелали друг другу доброй ночи, она взяла меня под руку, слегка сжав ее. Мы спустились вниз, и она села в карету. Я последовал за нею, но нашел место уже занятым.

– Кто здесь? – воскликнул я.

Редегонда рассмеялась и ответила:

– Это же моя матушка.

Со мной сыграли шутку, но у меня не хватило духу отвечать тем же. От неожиданности человек теряет голову и на мгновение лишается всех способностей рассудка. Оскорбленное самолюбие уступает место лишь гневу.

Когда мы подъехали к дому, в ответ на приглашение матери подняться я ответил отказом, ибо чувствовал, что при малейшем с ее стороны противоречии надаю ей пощечин. Рассерженный и возбужденный как морально, так и физически, решил я отправиться к Кортичелли, не сомневаясь в ее уступчивости. У них все уже спали. Я постучал и в ответ на вопрос назвал себя. Дверь отворилась, я вошел в темноту. Синьора Лаура сказала, что зажжет сейчас свечу, и добавила, что, если бы я предупредил, она ждала бы меня, несмотря на холод. Мне показалось, будто я попал в ледник. Потом раздался смех малютки, и, осторожно приблизившись к постели, я, к своему удивлению, нащупал несомненные признаки мужеского пола. То был ее братец. Тем временем мать зажгла свет, и я увидел, что девица закуталась в одеяло до самого подбородка, поскольку, так же как и брат, была совершенно голая. Несмотря на всю свою снисходительность, я почувствовал отвращение к сей мерзости и спросил у ее матери:

– Зачем вы позволяете это ужасное совмещение?

– А что тут страшного? Ведь они брат и сестра.

Мальчишка перебежал на постель матери, а маленькая капризница заявила мне, что между ними нет ничего плохого, и если я желаю, чтобы она спала одна, то должен купить ей кровать. Все это, сказанное с вызывающей наивностью и на болонском жаргоне, заставило меня от души расхохотаться. Речь ее сопровождалась жестами, и благодаря этому обнажилась половина ее прелестей, в которых я не нашел ничего достойного внимания. Однако же было предопределено, что меня околдует ее кожа – единственное ее достоинство.

Будь она одна, я незамедлительно воспользовался бы ею, однако присутствие матери и охальника-братца удерживало меня; я опасался сцен, кои попусту лишь портили бы мне кровь. Отсчитав десять дукатов на покупку кровати, я пожелал ей доброй ночи и ушел.

На следующий день я все утро провел в галерее кавалера Мана, содержавшей жемчужины живописи, скульптуры, мозаики и резного камня, а оттуда поехал к моей Терезе, дабы рассказать ей о своем вчерашнем конфузе. Она много смеялась, и я тоже присоединился к ней, несмотря на некоторую досаду, от коей не могло освободиться мое самолюбие.

– Ты должен утешиться, мой друг, – сказала она, – да и замену будет найти не столь уж трудно.

– И зачем только ты вышла замуж!

– Этого уже не поправишь. Послушай, тебе все равно не обойтись без женщины. Возьми Кортичелли, в конце концов, она не хуже любой другой и не заставит упрашивать себя.

Возвратившись домой, я застал аббата Гаму, которого я приглашал обедать, и он спросил, не пожелаю ли я взять на себя комиссию португальского двора во время предстоящего в Аугсбурге конгресса[179]. К сему он присовокупил, что осторожное ведение предложенного дела обеспечит мне в Лиссабоне любые блага. «Я готов сделать все, что в моих силах», – был мой ответ. Вечером в опере я говорил с балетмейстером и танцовщиком, занятым в па-де-де, а также с директором-евреем. Сей последний повторил свое обещание удовлетворить мою протеже через три-четыре дня. Приехавшая Кортичелли рассказала, что ей уже привезли кровать и она ждет меня к ужину. Я согласился и после театра отправился туда.

Мать ее, не сомневаясь в моем кредите, заказала у трактирщика превосходный ужин на четыре персоны и несколько бутылок лучшего флоренского. Мои сотрапезники, не имевшие привычки к хорошему столу и винам, ели каждый за четверых и напились допьяна. Затем мать и сын без церемоний улеглись спать, а маленькая шалунья пригласила меня последовать их примеру. Я и сам стремился к этому, но в то же время и побаивался, ибо, несмотря на изрядный холод, комната была не топлена. Кроме того, девица покрывалась лишь одним тонким одеялом, и меня пугала возможность сильной простуды. Я слишком заботился о своем здоровье, чтобы подвергать себя таковой опасности, а посему ограничился лишь тем, что посадил ее на колени, и после небольшой увертюры она уступила моим чувствам, стараясь показать, будто мне досталось ее целомудрие. Я не стал возражать, ибо мало заботился о сем предмете.

Повторив дозу трижды или четырежды, я дал ей пятьдесят цехинов и велел купить пикейное одеяло[180] на вате, а в следующий раз зажечь большую жаровню.

Утром я получил из Гренобля крайне интересное для меня письмо. Г-н де Вальанглар сообщал, что очаровательная Роман отправилась вместе с тетушкой в Париж, дабы мог осуществиться мой гороскоп. И ведь только от меня зависело взять себе в жены самую красивую женщину Франции! Тогда вряд ли она сделалась бы любовницей Людовика XV. Судьба ее определилась лишь моим капризом написать в гороскопе о том, что судьба ждет ее в Париже.

К вечеру я отправился в театр. Моя Кортичелли была уже там. Все остальные танцовщицы смотрели на меня с пренебрежением, ибо видели, что место уже занято. Но моя новая фаворитка, довольная своим успехом, поглядывала с ласковостью, безмерно ее украшавшей. После театра нас ждал у нее дома ужин, большая жаровня и теплое одеяло. Мать показала все покупки дочери и пожаловалась, что та не озаботилась одеть брата. Я осчастливил ее, дав несколько луидоров.

Улегшись в