Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– Благородный человек никогда не помеха.

Мне стало стыдно, поскольку ничто так не смущает повесу, как язык целомудрия в устах бедности. Не зная, что отвечать, я поклонился и вышел.

Вечером я отправился в театр и сразу вошел в уборную Терезы, которую как раз одевала ее очаровательная камеристка. «Советую тебе, – сказала Тереза, – пойти к Редегонде. Она должна переодеваться в мужской костюм и, может быть, позволит тебе присутствовать при своем туалете».

Я так и сделал, но мать ее не хотела впускать меня, ссылаясь на то, что девица раздевается. Я обещал ей не смотреть, и под этим условием она усадила меня за стол, на котором было большое зеркало, так что я смог без затруднений рассматривать самые сокровенные прелести Редегонды, особливо когда она надевала панталоны и очень неловко, а может быть, напротив, очень ловко (в зависимости от ее намерений) поднимала ноги. Все увиденное привело меня в такой восторг, что ради обладания ею я согласился бы исполнить любые ее желания. Меня бросало в жар от одной мысли, что Редегонда не могла не знать про это предательское зеркало. Наконец она оделась и вышла. Пойдя вослед, я обратился к ней с такими словами:

– Моя милая, я хочу поговорить с вами без обиняков. Вы зажгли мои чувства, и я непременно умру, если вы не согласитесь осчастливить вашего покорного слугу.

– Но ведь вы не хотите сказать, что умрете, если сделаете меня несчастной?

– Я не могу даже представить, чтобы так могло случиться. Не будем, однако, играть в прятки, очаровательная Редегонда, ведь вы прекрасно знаете, что зеркало позволило мне все увидеть.

– А что вы могли видеть? По-моему, совсем ничего.

– Возможно, и так, но, ради бога, ответьте, как мне быть, чтобы вы были моей?

– Быть вашей? Не понимаю, сударь, ведь я честная девица.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Но, осчастливив меня, вы ею и останетесь. Не доставляйте же мне лишних мучений, я должен знать свою судьбу немедленно.

– Мне остается ответить только одно – можете приходить ко мне когда захотите.

– А когда вы бываете одна?

– Одна? Этого никогда не случается.

– Ну хорошо, пусть при вашей матушке, мне безразлично. Конечно, если она будет вести себя благоразумно и сделает вид, что ничего не замечает. Тогда я буду давать вам каждый раз по сто дукатов.

– Вы или сумасшедший, или совершенно не знаете меня.

Произнеся эти слова, она вышла на сцену. Я же отправился рассказывать Терезе о нашем разговоре.

– Предложи сто дукатов прямо матери, – посоветовала мне Тереза, – а если она откажется, забудь про них обеих и поищи удачи в другом месте.

Я возвратился в уборную Редегонды, где оставалась ее мать, и начал безо всяких околичностей:

– Добрый вечер, синьора. Я влюбился в вашу дочь, но пробуду здесь всего неделю. Приглашаю вас вместе с нею ко мне ужинать, но с условием, что вы будете снисходительны. Я заплачу вам сто цехинов, и при желании вы сможете совершенно разорить меня.

– Сударь, понимаете ли вы, с кем говорите? Ваша наглость просто поразительна. Советую навести справки о поведении моей дочери и в будущем избавить меня от подобных предложений.

– Прощайте, синьора.

– Прощайте, сударь.

Выходя из комнаты, я встретился с Редегондой и передал ей весь разговор слово в слово. Она лишь рассмеялась.

– Правильно ли я поступил?

– Скорее всего, да. Но если я вам небезразлична, все-таки приходите ко мне.

– Вы можете еще передумать?

– А почему бы нет? Кто знает?

– Но одна надежда лишь иссушает. По-моему, лучше сказать все с откровенностью.

Раздосадованный и твердо решившись не говорить более с этой странной особой, я отправился ужинать к Терезе и провел у нее три восхитительных часа. На следующий день мне надо было многое написать, и я не выходил из дому.

Только к вечеру явилась с визитом юная Кортичелли в сопровождении матери и брата. Она пришла просить, чтобы я сдержал слово и защитил ее от ее антрепренера, не желавшего поставить ее в па-де-де.

– Приходите утром к завтраку, – ответил я, – и вместе поговорим с вашим евреем. Конечно, если он соизволит явиться.

– Я очень люблю вас за это. А можно мне побыть еще недолго?

– Сколько захочется. Только я вынужден просить вас обойтись без моего общества, так как мне нужно закончить несколько писем.

Я распорядился, чтобы Коста подал им ужин. Написав письма, я решил развлечься, усадил малютку рядом с собой и принялся шутить с нею, поостерегшись, однако, вызвать неудовольствие матери. Неожиданно в наши забавы, к немалому моему удивлению, вмешался ее братец.

– Тебе нечего здесь делать, ты не девица.

В ответ на мои слова маленький негодяй показал свой пол, но столь непристойным образом, что сестра его, сидевшая у меня на коленях, расхохоталась и убежала к матери, которая в благодарность за добрый ужин оставалась в глубине комнаты. Я поднялся и, отвесив сему наглецу пощечину, спросил у его матери, зачем она привела этого бесстыдника.

– Но ведь правда он красивый мальчик? – отвечала сия низкая женщина.

Дабы вознаградить мальчишку за пощечину, я дал ему дукат и, чувствуя отвращение, велел всем уходить. Я лег спать, посмеиваясь над случившимися приключениями и удивляясь развращенности матери, которая опускается до того, что толкает собственного сына в пучину самого отвратительного из пороков.

На следующее утро я пригласил к себе еврея. Кортичелли приехала опять с матерью, а через несколько минут явился и сам директор. Изобразив ему обиды юной танцовщицы, я зачитал подписанный им контракт и вежливо предупредил, что смогу найти средства заставить его соблюдать взятое обязательство. Сей потомок Иуды отговаривался разными причинами, но в конце концов, убежденный доводами Кортичелли, обещал в тот же день поговорить с распорядителем балетов и присовокупил, что надеется удовлетворить его превосходительство, как он назвал меня, хотя это, впрочем, редко может служить доказательством искренности, особенно у евреев.

Обедать я отправился вместе с аббатом Гамой к маршалу Ботте. Там я познакомился с английским поверенным кавалером Маном, бывшим в то время идолом всей Флоренции. Сей необычайно богатый человек отличался умом, вкусом, любовью к изящным искусствам и, несмотря на свое английское происхождение, изысканностью манер. Кавалер пригласил меня обедать и с предупредительностью просил Терезу вместе с мужем и братом почтить его своим присутствием. Когда мы разъезжались, Тереза сказала, что все время думала обо мне.

– В каком смысле? – поинтересовался я.

– Я обещала Редегонде заехать за ней, чтобы свезти к себе ужинать. А о том, чтобы