Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

И.: И что случилось?.. Они пошли наделать глупостей и попали в переделку?

Д.: Да. И это люди, с которыми мы выросли и все такое, единственные друзья, которые у нас были и которых мы знали.

И.: И их всех убили. Что вы при этом чувствовали?

Д.: Я был в а…е, потому что даже до того, как мы одолжили им пистолет, все было круто. И это, когда мы им дали, когда мы им дали подержать пистолет, это было типа того… Они стали себе на уме. Я был, я был, это, мы были в седьмом классе. Обычно мы валяли дурака с восьми- и девятиклассниками. Нас типа все боялись, потому что все знали, что у нас есть «пушки» [Wilkinson 2003: 54].

Несколько респондентов прямо связывали опасность того или иного района с тем, что там можно нарваться на неприятности:

Интервьюер: Что вы можете сказать о своем районе в плане безопасности?

Омар: Все нормально, все нормально, там можно гулять везде, и никто к тебе не пристанет [в данном случае идет прямое обращение к интервьюеру – крепкому на вид молодому мужчине латиноамериканского происхождения]. Просто не веди себя как попало и пытайся быть крутым дерьмом и править улицей.

И.: Значит, там много насилия?

О.: Кто ищет, тот всегда найдет [Wilkinson 2003: 50–51].

В этом репертуаре провокаций нет ни сдерживающих факторов, ни интереса к обеспечению безопасности в будущем. Данные провокации преследуют две цели. Во-первых, они поднимают (или пытаются это сделать) преступника на более высокий уровень как крутого парня, одного из представителей элиты, и здесь мы вновь видим, что кодекс «чести» – это не более чем претензия на превосходство над другими людьми. А во-вторых, обеспечивается сцена действия: возбуждение, коллективная кипучая деятельность, ситуационное развлечение – все то, что в уличной культуре чернокожих именуется «временем [теле]шоу» [Anderson 1999]. Уличные элиты как создают сцену для действа, так и доминируют на ней.

Кодекс чести представляет собой идеологию стратификации, возникающей в определенных разновидностях социальных структур; он выступает в качестве оправдания и моралистического прикрытия, которое действует, чтобы придать стратификации внешний лоск легитимности – точно так же обстоит дело и с любой другой системой стратификации. В данном случае речь идет о неприкрытой стратификации, где совершающие насилие оказываются над теми, кто его не совершает, а группы, делающие «крутизну» своим организационным принципом, становятся над теми, кто не настолько крут. Давать этому объяснение в духе функционалистской социологии не лучше, чем обращаться к старым функционалистским теориям стратификации, которые принимали идеологии господства за чистую монету и считали их реальным вкладом в коллективное благо.

Аналогичное направление анализа применимо к «неуважению» и «стремлению к уважению». В наше время «неуважение» является излюбленным предлогом для нападения на слабых в публичных ситуациях. С социологической точки зрения принимать подобные оправдания всерьез было бы наивно. Они выступают примером процедуры микровзаимодействия, которую Гоффман [Гофман 2009] и другие авторы [Scott, Lyman 1968] называют «описаниями» (accounts). Речь идет о ритуальном исправлении нарушений нормального потока взаимодействия – к этой категории относятся не только оправдания, но и пояснения, извинения, признания вины, а также перекладывание вины на кого-то другого. Некоторые виды этих объяснений не столь искренни, как другие, или корыстны, однако здесь нужно лишь отметить, что оправдание насильственного поведения подразумевает признание наличия чего-то, что требует оправдания. Qui s’excuse, s’accuse [Кто оправдывается – тот сам себя обвиняет, фр.][46].

Борьба за «уважение» может представлять собой разновидность обвинения жертвы, за тем исключением, что используемый в личных целях диагноз здесь ставит не исследователь, а тот, кто творит насилие. Главным зрителем для таких оправданий выступает альтруистичный наблюдатель из среднего класса, стоящий в стороне от борьбы за контроль, которая происходит в районах, где творят насилие молодежные группировки и бандиты. Как отмечает Мартин Янковски [Jankowski 1991: 255, 264–270], участники банд хорошо осведомлены о сочувственном отношении к ним в СМИ и о том, какая риторика преобладает среди судей и специалистов различных социальных служб, поэтому они выстраивают свои оправдания так, чтобы произвести наилучшее впечатление. Возможно, что бытующее в низших слоях словечко «игнорить» (to diss) («он меня игнорит») представляет собой пример того, как отдельные слова могут просачиваться в сленг низов из социальных наук, хотя более характерной тенденцией является перемещение сленговых выражений из низшего класса наверх.

Как и в случае с честными поединками в виде постановочных схваток один на один, более масштабная категория поединков, обоснованием которых выступает «неуважение», преследует целью установление социальной иерархии. Риторика «уважения» встречается прежде всего в мире уличных группировок, охватывая такие оскорбительные действия, как нарушение территории банды (нахождение не в том районе вне зависимости от причины), а также традиционные вызовы при столкновении с членом конкурирующей группировки, лицом, подозреваемым в принадлежности к ней, или просто каким-нибудь чужаком. Культуру банд можно рассматривать как культуру уважения – точнее, как культуру выискивания ситуаций, которые можно рассматривать как неуважение, и на этом основании вступить в бой.

Именно такие банды пытаются представить себя в качестве элит – как минимум на той локальной территории, где они контролируют ситуацию. В описании Каца [Katz 1988] они предстают «уличными элитами», господствующими в своем районе над простыми людьми, которые не принадлежат к бандам, или, скорее, претендующими на то, чтобы управлять или контролировать «происходящее вокруг», поскольку на деле банды в основном занимаются позерством, а под их контролем на этой территории находится относительно немногое. У Янковски [Jankowski 1991] участники банд предстают «демонстративными индивидуалистами», людьми, слишком своевольными, чтобы подчиняться обычным формам социального контроля; они открыто отвергают перспективы, связанные с профессиями рабочего класса, и стремятся влиться в ряды богатых и влиятельных, наслаждаясь их роскошью и демонстрируя легкость в трате денег, которая воспринимается как символ успеха. Разумеется, их цель попасть в высший класс реализуется по местечковым стандартам их зачастую бедного района, поэтому основными формами роскоши оказываются наркотики и секс, а почтительное отношение достигается преимущественно за счет владычества над их же соседями, которые беднее и слабее, и в ритуальных вызовах другим бандам, которые обеспечивают взаимное подтверждение статуса друг друга. В работе Каца [Katz 1988: 120–121] присутствует следующее показательное наблюдение: этнические банды из низших слоев выбирают себе клички, демонстрирующие невероятное самовосхваление: «короли», «фараоны», «вице-короли», «лорды» и т. д.[47] К тому же они являются «девиантными индивидуалистами» в смысле своей эгоцентричности и попыток навязываться другим, пока это может сходить им с рук.

Тактика, когда кто-то нарывается на