При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Назначенная заведующей на «площадку», вся какая-то не по-земному бледная, худая Ханифа-апа носила длинные, подметавшие дорожную пыль юбки, говорила по-мишарски жёстко, грубовато и, изумляя весь деревенский люд, водила с собой на тонком поводке маленькую собачку по кличке Марс. Её муж, директор школы Игнат Белов, происходил из крещёных татар. Ханифа называла его по-своему – красивым именем Идрис. Почти двухметрового роста, с широким разворотом плеч, весом в один центнер или даже больше, Идрис Белов умел держать в школе дисциплину, строгий порядок, но стоило ему очутиться возле Ханифы – как мгновенно размякал он и терялся. Прямо на глазах становился другим человеком! И для Бибинур их разговор был своего рода потехой, она от души смеялась (наедине, конечно), слушая их. Уж больно чудно они говорили, совсем не по-деревенски! «Красавец мой, и сегодня придёшь обедать?» – спрашивала Ханифа. «Постараюсь», – с непривычной для большого грузного мужчины рабской нежностью отвечал Игнат-Идрис. «Из родника тогда воды принеси, мой малыш. А если время будет, то и полы вымой…» – «Всё сделаю, моя голубка…»

Вот под началом Ханифы Бибинур и стала работать на «площадке»… Распорядок тут был очень простой и, можно сказать, каждый день один и тот же: заведующая, сверкая стёклами очков в золотой оправе, читает детям сказки и истории, и малыши смеются над её странным для Аксыргака выговором; Бибинур же приносит со склада продукты, иногда бранится с ленивым водовозом Гарапшой, чистит картошку, варит суп, стирает детское бельё; мытьё полов, туалета, умывание детей – это тоже на ней. Со временем, жалея Идриса-абый, она начала и их семейное бельё стирать: уж заодно… И с утра до вечера только и слышался звонкий крик Ханифы-апа: «Бибинур! Бибинур! Бибинур! Где же ты… иди сюда!» Оставалось время, она вместе с детьми слушала сказки или то, что Ханифы-апа читала из книг. Засидится-заслушается и только когда с кухни распространится запах горелого, она с криком «Боже мой!» вскакивала и стремглав неслась к котлу… Всё ей в новом для неё занятии нравилось. И отец с матерью одобряли. «Кто имеет работу, тот с голоду не умрёт», – приговаривал отец. «Сыты всегда, да ещё деньги дают», – радовалась мать. «Повезло девушке», – завидовали соседи. Только Зухрабану выходила из себя оттого, что Бибинур устроилась на хорошую работу, что все вокруг нахваливают её, что сестра стала вкусно готовить, что есть теперь у неё зарплата, что… Не перескажешь всего! И Бибинур, страдая, видела, что Зухрабану сделалась не просто злой – это неодолимая зависть разжигала её злость.

Наверно, в чём-то прав был председатель Сабирзян (а он им дальним родственником приходился), который говорил, что из-за Зухрабану и к ней, Бибинур, боятся подойти… Ведь только перед севом начала она работать на «площадке», а уже накануне Сабантуя с вечерних игр пошёл провожать её живший через три дома от них Мирзагит, белобрысый, широколобый, с острыми живыми глазами парень. На лавочке неподалёку от ворот они и встретили зарю Сабантуя. А для народа Аксыргака такая встреча зари двумя юными людьми всегда бывает исполнена большого смысла и значения! Это уже как самое главное начало…

И то, что у Зухрабану противный, сварливый голос, Бибинур суждено было услышать тогда же, на заре… Испугав обоих, сестра внезапно распахнула окно и, заглушая таинственные крики петухов, закричала скрипучим пронзительным голосом:

– Ты, пустоголовая, собираешься идти домой или нет? Твоих бесштанных ребят я, что ли, пойду поутру нянчить?!

Бибинур обомлела, едва со стыда не провалилась. А ведь Зухрабану отлично знала, что в день Сабантуя Бибинур дан отгул, на работу являться не нужно… Чего ж ты так беснуешься, сестра?!

Мирзагит смущённо заметил:

– Ой-ой, ну и старшая у тебя!

– Кто из нас старшая, никто не знает, – прошептала Бибинур. У неё слёзы были близко.

– Не дай бог такую дочь! – добавил Мирзагит.

Он очень удивил Бибинур этими словами. Для тихого парня, проживавшего за три дома от них, это были слишком умные слова! Значит, он не своё говорил, а повторял услышанное, песенку красноармейца Сабирзяна пропел! Значит, в деревне такая худая слава про Зухрабану успела распространиться и уже утвердиться!

Бибинур после того первого сидения на лавочке, омрачённого визгливым криком сестрицы, встревожилась, боясь, что Мирзагит больше никогда не встретится с ней, но ошиблась… И когда к осени легла пороша, установилась санная дорога, когда деревенские мужики стали ездить на мельницы, осенние ярмарки, в Аксыргаке начались посиделки. На одной из них Мирзагит вызвал Бибинур в тёмные сени, поцеловал в щёчку и, стараясь как можно теснее прижаться к ней, подарил ей румяна в металлической коробочке и в картонной – пудру. Бибинур, как положено, отдарила его носовым платком, давно уже вышитым, с красивыми буковками «М. Ш.» на одном из уголков.

Имелась, правда, одна досадная сложность: Мирзагит был моложе Бибинур на два года. Но если вначале это её смущало, то потом она решительно отбросила все сомнения: «Ну и что? Разве два года такая уж большая разница? На лице это, что ли, написано?!» А парень Мирзагит был старательный, не какой-нибудь легкомысленный говорун, и до сих пор с девушками не гулял, характером покладистый; и она, Бибинур, тоже к труду приучена, никакой, самой грязной работы не боится, и заживут они весело, дружно… Кто тогда вспомнит про разницу лет?

Но вот любила ли она Мирзагита? Сама себе не могла тогда Бибинур ответить определённо. И Мирзагит тоже об этом не спросил её. Горячие яблочки Бибинур, которые он намеренно задевал нетерпеливыми руками тогда в тёмных сенях, не давали парню покою в его жарких сновидениях… И хоть не скрепили они свои отношения словами и договорными клятвами, но оба с волнением ждали – не могли дождаться осени. Вот когда, по обычаю, всё решится! Не удивительно, что Мирзагит всё чаще и чаще заговаривал о женитьбе, свадьбе, и в мыслях Бибинур было то же самое. В деревне их уже открыто называли женихом и невестой, всё, короче, шло своим чередом… Как бывало у других, а теперь – у них!

Но стоило в доме Гильфана-ага прозвучать слову «свадьба» – Зухрабану, вскочив из-за стола, швырнула ложку и, бросившись ничком на родной с детства деревянный сундук, рыдала до самого вечера. «Почему я такая несчастная?! Чем я хуже её?» – стонала она сквозь слёзы.

«Хоть бы скорее настал тот день! – молила Бибинур. – Хоть бы уж отдельно нам жить…»

В школе меж тем начались занятия, и это уже была самая добрая и верная весть о наступлении осени! Посещавшие