При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Свою школу – большую, просторную – аксыргаковцы построили, разобрав и перетащив дома сосланных кулаков. Это дело возглавил самый активный в деревне человек – председатель сельского совета Габдуллазян Абдуллин.

Вернувшись с Гражданской войны, он сразу же вступил в комсомол, потом, став партийным, долгое время был секретарём партячейки, и жил он в среднем достатке – с тремя детьми мал мала меньше и большеротой некрасивой женой Гайшой. В эти осенние дни и случилось кровавое событие, потрясшее не только деревню Аксыргак, но и всю округу…

Был дождливый, тёмный, хоть глаз выколи, поздний вечер. Гайша, надев старую шинель и малахай мужа, с кумганом[21] в руке вышла во двор. И только очутилась она под лапасом[22], как кто-то ударил её по затылку железным шкворнем. Когда бедная женщина вскрикнула, один из нападавших издал вопль: «Не он это, не он!..»

Услышавший шум и почувствовавший недоброе Габдуллазян выскочил с топором в руках, но Гайша уже отдала, как говорится, Богу душу…

Похоронили её с почестями. Вынесли из комнаты партячейки красное знамя, к его древку привязали чёрную ленту, на траурном митинге звучали призывы беспощадно покончить с кулачеством, со всякими кулацкими приспешниками. И только в последний момент пригласили к могиле муллу… Кто плакал, кто затаённо молчал.

Младшего Назиба на «площадку» до сих пор приводила Гайша. С Верхнего конца – забирать его домой – тоже спускалась она…

На другой день после похорон Гайши в детсаде с ребёнком появился сам Габдуллазян. Завидев его, чистившая картошку Бибинур вышла навстречу.

– Возьмите мальчика, – сказал мужчина сдержанно.

– Как старшие, Габдуллазян-абый?

– Дома. Плачут. Они-то понимают…

– Их тоже надо было бы привести, Габдуллазян-абый.

– За старшими-то как-нибудь сам присмотрю, а с этим что делать? Оставлять одного – жалко. Хорошо, конечно, когда садик работает, но скоро закроем его. Решение вынесено.

– Может, не так скоро ещё, а?

– Закроют, Бибинур.

Габдуллазян долго не мог оторвать глаз от Бибинур, которая, крепко-крепко прижимая к груди, ласкала его маленького сына, и, уже подходя к воротам, он оглянулся, их взгляды невольно встретились…

Бибинур в тот вечер должна была увидеться на посиделках с Мирзагитом, но почему-то не пошла… И сама не могла сказать себе: почему? Парень раза три прошёлся возле их дома, на третий взял с собой гармониста Гарифа. Дойдя до дома Бибинур, обняв друга за плечи, громко спел одну только песню:

Чернеющий мрачно лес

Ночью увидел во сне.

Мрачно чернеющий лес —

Близкой разлуки весть…

Почему Мирзагит так спел – сердце, вероятно, ему вещало…

А в глазах Бибинур всё стоял Габдуллазян – в мятой сатиновой рубашке со стоячим воротником, осунувшийся от горя, весь какой-то потерянный, словно замызгавшийся за одни сутки. Постоянно думала она о трёх малышах, брошенных в доме, из которого вынесли покойницу…

Зухрабану тоже услышала, как пропел свою песню Мирзагит.

– Эй ты, кажется, на посиделки собиралась? – крикнула она. – Там ждут тебя, растрёпу!

Бибинур не ответила…

А на другой день спозаранку она пошла в дом Габдуллазяна.

В бурых подшитых валенках, с толстой цигаркой во рту, весь в саже и золе, Габдуллазян ставил в печку картошку в чугуне. Успевшие уже проснуться старшая дочь и средний сын (этот совершенно обсопливился, обе ноздри у него забиты зелёными засохшими корками), растянувшись на полу, во что-то играли. Назиб, укрытый старой шубой, спал на сакэ. Увидев высунувшиеся из-под овчины тонкие ножки ребёнка, Бибинур чуть не заплакала.

– Сама поведу Назиба в садик, поэтому зашла, – сказала она удивлённо воззрившемуся на неё Габдуллазяну. – Дома дети, а ты махру куришь, Габдуллазян-абый. Нехорошо.

– Садись с нами, Бибинур, чаю попьёшь.

– Спасибо, Габдуллазян-абый, сейчас некогда.

Разбудив мальчишку, торопливо одели его. Несмотря на то что с Гайшой Габдуллазян жил, казалось, в полном ладу и семья их считалась хорошей, Бибинур свежим взглядом заметила в доме уже устоявшийся, давний беспорядок, дом изнутри в этом году, видимо, не мыли: стены были засижены мухами, потолки закоптились, по углам свисала толстая паутина, а за печкой, возле висевшего казана, безбоязненно бегали тараканы.

Габдуллазян с каким-то печальным смущением смотрел, как Бибинур ласково обувала его сына.

– Спасибо тебе, Бибинур, за заботу. Вечером постараюсь ребёнка сам забрать.

Хоть и в многодетной семье росла Бибинур, жили бедно, вих доме за чистотой следили строго. В обуви в дом не заходили, весной его тщательно мыли-скребли:постель, домотканые дорожки то и дело трясли: перину, подушки выбивали, а в солнечные и ветреные дни всё это без конца сушили, проветривали, чистили… И беспорядок, грязь в доме Габдуллазяна тяжело подействовали на неё…

Так продолжалось около недели; Бибинур утром приходит, забирает Назиба, а вечером с «площадки» его уводит отец. Габдуллазян, хоть и крепкий мужчина, но не мог, видно было, оправиться от горя: иногда вместе с запахом табака изо рта исходил у него и тяжёлый сивушный запах… Стал чуть ли не каждый день прикладываться к бутылке. И в таком вот состоянии, осмелев, зашёл он как-то к Бибинур на кухню, сел у плиты на чурбанчик, сложил на коленях жилистые руки, стал говорить, и подбородок у него задрожал, в словах плаксивость пробилась:

– За меня жертвой пала Гайша… За меня ведь её приняли! Ни в чём не была грешна, бедняжка. Вместо меня легла в тёмную могилу… Как перенести это?

– Убийц не нашли? – спросила Бибинур.

– Ищут, но пока безрезультатно. Сам найду я их, сам!

– И до тебя могут добраться, Габдуллазян-абый. Будь осторожен, у тебя дети. Ради них побереги себя.

– Узнаю я, кто убил, узнаю!..

Вечером, довольно поздно, Бибинур пошла на посиделки – там встретилась с Мирзагитом. Были игры, и Мирзагит по обыкновению улучил удобный момент – вызвал её в сени, чтобы хоть коротко побыть наедине.

– Как поживаешь, Бибинур?

– Ничего. «Площадку» нашу закрывают. Вещи собираем, складываем. Надо стирать, сушить, чинить… совсем времени нет.

– Скорей бы её совсем закрыли, – сказал вдруг Мирзагит по-простецки.

– Почему? – удивилась Бибинур.

– Не люблю я детский крик и визг. Как ты там терпишь?

– Вот тебе на, – изумилась Бибинур. – С чего это такая нелюбовь?

– Не знаю. Плачут они, кричат… фу!

– А своего ребёнка ты тоже не будешь любить, Мирзагит? – Бибинур несмело отстранилась от него.

– Время покажет, – по-прежнему простодушно говорил парень. – Чего сейчас, заранее, над этим голову ломать? И разве без детей нельзя жить? Ещё как… себе в удовольствие! Под ногами путаться не будут, и то хорошо…

Думал ли Мирзагит