Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Приходский учитель, кажется, симпатичный человек и много мне может помочь своим знанием местности и озеранцев86. Жена его женщина болезненная, но в высшей степени добрая. Уговорила сегодняшнюю ночь пробыть у них.

Есть тут еще «паны» Кутаёвы, помещики особого рода, купившие усадебную землю, принадлежавшую бывшему здесь некогда костелу, и получающие ее при переделах от крестьян так же, как любой общинник. Десятин всего, кажется, 60. Сад их прорезан дорогой и примыкает одной частью к приходской школе. Земля – полосами в разных местах, как и крестьянская. Самого я еще не видала: он уехал недели на две на рыбную ловлю куда-то далеко вверх по Друти. На подводах отвез две лодки, шатер, съестные припасы и рыболовные снаряды всех видов, которых у него масса, т. к. он страстный рыболов, а назад вернется по Друти. Привезет, говорят, несколько пудов уже засоленной (на зиму) рыбы. Промысел из любви к искусству.

Жена его – немка из Риги, не старая, лет 35–40, очень, кажется, хороший человек, и ничего в ней противно-немецкого нет. Крестьяне ее любят, и она к ним очень хорошо относится. По просьбе учителя она взялась меня кормить.

9/VI. Прелестный сад у Кутаёвых. Старый, польский, немного запущенный, с грядами пионов, центофолий, «пунчошками» Божьей Матери (цветы), сердцем девы Марии (тоже), вросшим в землю низким темным домом, плетеным навесом на столбах, перевитым диким виноградом, вкопанными в землю каменными водоемами, заросшими крапивой, полуразваленной беседкой, печкой для варенья, коптильней, зарослями вишенок, слив, еще каких-то деревьев, подходящих к самому дому и образующих уголки один другого таинственнее и уютнее для детского воображения и воспоминаний детства, какие у меня моментально появились, потому что все это то же, что было в милом Юзинове. Нигде больше я не встречала именно этого настроения, этой поэзии, Каждая ветка здесь может рассказать о чем-нибудь, каждый куст помнит вереницу лет за собой, когда он насаждался любящей рукой самого хозяина, без плана, без обширных художественных замыслов, по одному только вдохновению и интуиции. Все в этом саду дышит старой, дедовской любовью87.

Хорошо расти в таком саду! Много тайников детской души он развивает, много струн затрагивает!

10/VI. Хороший человек Ида Назаровна. Умный, добрый, гуманный. От крестьян об ней хорошие отзывы, и так оно и должно быть: кроме акцента в ней нет ничего немецкого.

Позже. Мое житье у Пахомовны напоминает мне любезное Бармино и Волгу. Такая же, как у барминской Марьи, низкая беленая комнатка с низкими темными окнами, заставленными вазонами цветов; такой же интерес крестьянских ребятишек и взрослых к моей особе. Разница только та, что Марья была одна и я ее никогда почти не видала, а у Пахомовны муж и целая семья в шесть человек детей. Все – очень тихие и деликатные люди. Муж – человек тихий и совсем незаметный. Уезжает или в поле с сыном, или во дворе что-то все мастерит и прилаживает. В общем разговоре его голоса никогда не слышно. Пахомовна – быстрая, проворная, вероятно, несколько хитроватая женщина. Она со средней дочерью Ксенкой, девочкой лет 12–13, целые дни в поле, окапывает картофель или полет огороды. Старшая Саша, лет 16, ходит в казенный лес «на посадку», где им плотят по 40 коп. в день; цена довольно большая; на поденщине у Кутаёвых девки получают 25–30 коп. в день, не больше. Дома за хозяйку и за старшую остается Маня, лет 10, и малая Анька, лет 5. Саша и Маша – как две капли воды отец; и вместе – одно лицо со скульптурой Коненкова какого-то славянского мифического бога («старенький старичок»); те же прямые длинные глаза, та же широкая и плоская переносица, тот же нос башмаком. Только нет той лукавой улыбки, под которой как бы скрывается какое-то ведовство у коненковского старичка88. Аня и Ксенка – уже совсем другой тип: шустрые и, верно, будут с хитрецой, как мать.

Маня стережет дом, не отходя от него целый день ни на шаг, и воспитывает Аню. Тихая девочка, вежливая. Первое время немного дичилась меня, тем не менее старалась во всякую удобную минуту войти ко мне в комнату, не говоря ни слова, остановиться у двери и молча следить за всеми моими движениями. Она почти не смеется. Когда я с ней заговариваю, вспыхивает до самых волос и первое время молчит, потом, найдя, вероятно, ответ, – отвечает серьезно, размеренно, словно читает. Теперь стала улыбаться и меньше краснеет. А сегодня даже ходила со мной в лес на ту сторону.

Ко мне вся семья относится очень радушно и внимательно.

11/VI. Владелец дома, в котором помещается земская школа, брат Пахомовны, принялся за дело быстро, и дня через два я уж, верно, перееду.

Это – человек аккуратный, маленького роста, деликатный, с некоторой долей юмора, но очень осторожный и себе на уме. Его маленькие желто-зеленоватые глазки весело и насмешливо смотрят на всех из-под широких желтых бровей, а нос башмаком и губы, прикрытые такими же желтыми усами, всегда немного раздвинуты от улыбки. Сначала я думала, что он относится ко мне с подозрением, и в словах его: «С’мяjитёсь вы кълă нас; нешта нужнă у Питярбурхи, як hъвăрать азиранцы, ес’ни ля с’меху», – мне чудилось недоверие к моей миссии, но теперь я вижу, что он просто балагурит и скорее смеется надо мной сам, чем меня в этом подозревает. А если он говорит при этом мужикам: «Расказувай, расказувай! А потом вот и потянут тебя за jето в Питер», – так это тоже только шутка, на которую нужно только ответить: «Что ж, если и потянут, так не даром: дадут прогоны, и столицу покажут», – и крестьянин при общем смехе с удвоенной охотой продолжает разговор или рассказ. Пахомыч при этом все время улыбается. Однако с той же полунасмешливой улыбочкой расспрашивает и сам, для чего это нужно, получаю ли я за это жалованье, и, видимо, интересуется моим делом, так как советует, к кому обратиться и кто из стариков может быть полезен. Остальная часть населения Озеран в большинстве случаев охотно отзывается на мои расспросы и также охотно вступает в разговор.

Позже. Нет, положительно прелестный уголок Озераны. Вот что значит сплавная река. Далеко Друти до Волги, а и в ней чувствуется какое-то приволье и простор. Как-никак, а за сотню верст проезжают по ней чужие люди, хоть и всего только плотовщики. И это обстоятельство,