Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Опасности и трудности, которые юристы несомненно усмотрят в этом предложении, преодолимы и должны быть преодолены. Ни при каких обстоятельствах не может быть ничего нетерпимее и страшнее положения, когда людей пытают, истязают до смерти за вину, которая уже давно перестала быть виною.

АМНИСТИЯ

(Речь, произнесенная на митинге в театре на Ноллендорфплатц 18 октября 1927 г.)

Амнистия не распространялась бы, как теперь, только на заключенных, чьим убеждениям сочувствуют те, кто властен освобождать от ареста. Вы сможете оценить всю важность моего предложения, когда ознакомитесь с проектом нового свода законов. Ведь его составители, правда в запутанной и витиеватой форме, обязывают судей оправдывать только благонамеренных.

Что же произошло в действительности? В крепости Голнов шестнадцати политическим заключенным милостиво подарено в общей сложности двадцать семь месяцев, а одному, только одному, — семьдесят два месяца. Эти шестнадцать, разумеется, рабочие, тот один — офицер. Но в Голнове все еще было сравнительно пристойно, во всяком случае лучше, чем в других местах. В Рурской области двадцать четыре политических отбыли сообща сто восемьдесят семь лет каторги и девятнадцать лет тюрьмы. Помиловано было только пять, причем один освобожден на семь лет раньше. Однако ему угрожал новый арест. Он избежал его лишь благодаря помилованию. В Вюртемберге из девятнадцати заключенных помиловано было только четыре, причем вскоре же после амнистии было арестовано восемь рабочих. Восемь минус четыре, — правосудие и на этот раз выгадало четверых.

Хольц не был освобожден. Как это получилось? Он отказался от помилования. Никто не может быть помилован вопреки его желанию, — нет, правосудие не так бесчеловечно! Отказался бы он и от всеобщей амнистии? От амнистии, которая дала бы свободу и его товарищам? Вряд ли. Поэтому-то департамент юстиции побоялся предложить ему амнистию. И вот уже имеются веские основания к тому, чтобы только помиловать, но не амнистировать. Хольц, которого вся Германия считала невиновным, должен теперь уж и подавно оставаться в тюрьме. Иначе судьи утратят свой престиж, так им это, по-видимому, представляется. Они все еще не понимают, что для них это не так уж просто. Они уже добились того, что даже добрый порыв с их стороны не принес бы им пользы, так как может вызвать в народе лишь недоверие — ведь это так не похоже на них. Прояви они справедливость — и престиж бы укрепился, но утратить, утратить его еще больше? Нет, это не каждому дано.

Вернемся к баварцам! Господа! Я был сурово принят большинством из вас, потому что не осудил публично единственную ошибку баварской юстиции. Но разве мало ошибок, заслуживающих большего внимания? Бывает такая степень отчаяния, что с этим ничего уже не поделаешь. Презрение к ним было настолько сильным, что все от них отвернулись. Безграничное презрение порождает отчаяние.

Сейчас в Баварии якобы освободили республиканцев с 1919 года, всех, кроме двух. На самом деле их осудили условно, и срок их заключения кончается лишь в 1936 году. В течение этого времени их могут в любую минуту вновь упрятать в тюрьму. Достаточно жестоко и зло! Но это не идет ни в какое сравнение с теми условиями, в которых находится Линднер. Может быть, именно Линднера не нужно было задерживать! Любой другой мог быть примером несправедливого обращения, но ведь этот мясник Линднер — юридический близнец графа Арсо-Валлея. Это говорит о многом, куда больше, чем можно себе представить. Из-за Арсо процесс Линднера приобрел гласность и тенденциозность. Именно потому, что Арсо хладнокровно и расчетливо убил Айснера, Линднер слепо и бешено стрелял в Ауэра. Ауэр жив, Айснер мертв. Убийца Айснера уже давно освобожден из деликатнейшего заключения, отделавшись пустяковым штрафом. Теперь он оправдан полностью. К чему было подвергать его условному осуждению? Другого Айснера в Мюнхене нет. А Линднеру, его юридическому близнецу и единомышленнику, которого он подстрекал и увлек за собой, уготовано бессрочное заключение.

Почему?

Если по юридическим понятиям убийство Айснера не преступление, а заслуга, то чем же хуже Ауэр? Обе жертвы — социалисты, и для врагов марксизма все они одинаковы. Но преступники! Вот они-то не одинаковы. Ведь то, что можно графу, не дозволено мяснику. Не дозволено еще и потому, что этим поступком он умаляет «подвиг» графа. Точнее говоря, Линднер осужден не за покушение на Ауэра, этот-то правосудию безразличен, а за умаление графской чести, поскольку он посмел повторить «подвиг» героя. Если предположить, что Ауэр, преисполненный наивного гуманизма, просил бы помиловать своего врага, из этого ничего бы не вышло. Его могли помиловать только по ходатайству Арсо. Но в том-то и дело: тот, кто может стрелять в Айснера, не способен просить за того, кто стал преступником по его вине.

Так работает правосудие. Оно одобряет лишь холодный расчет и окольные действия. Но в этом лабиринте рождаются приговоры. Отсюда берет начало право. То, что сегодня оправдано, завтра будет осуждено. Приговоры, свидетелями которых мы были и будем, соответствуют духу так называемой амнистии. Это все те приговоры, которые трусливая республиканская пресса изо дня в день называет непонятными, вероятно потому, что на самом деле суть их не оставляет никаких сомнений. Это судьи, которые и во сне не смогли бы вынести одинаковый приговор двум одинаковым преступникам.

Зато они, сочувствуя убеждениям одного, одобряют по существу то, что должны осуждать, и сообразно этому мстят тем, кто придерживается противоположных взглядов. В чудовищности своих поступков они убеждались не раз. Это бездумные служаки, приверженцы идеи, той реакционной идеи, от которой не раз отворачивалась передовая часть нации.

Да и как может большинство народа быть сознательно реакционным! Если это случается, то лишь по