Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

недомыслию, — ведь это против их собственных интересов. Взгляды таких судей искренне поддерживает лишь небольшая прослойка. За ними меньшинство. В обществе они одиноки, по-настоящему одиноки.

Это следует разъяснить.

Говорят: профессиональная замкнутость, черствость, консерватизм. Думаю, что дело не только в этом. Тогда им следовало бы больше держаться друг друга. Между тем есть же судьи, которым близки интересы народа, они верят в его животворные силы и готовы на жертвы ради него.

Ведь сейчас очень трудно быть справедливым и выносить справедливые приговоры. Честные судьи, которые вопреки всему есть у нас, должны быть мужественными людьми. Сама структура нашего общества такова, что в нем все еще нет места справедливости. Что может противопоставить этому даже судья? Ему самому приходится расплачиваться дорогой ценой за стремление быть справедливым.

Такие слывут гуманными. Другие же являют собой исключение, это судьи принципиально и вызывающе несправедливы, они несправедливы потому, что не питают уважения к существующему порядку.

Республика утвердилась, но ее чиновники, военные, ее официальные представители чувствуют себя при таких судьях только уверенней, поскольку республика им тоже не по душе. Каприз? Легкое безумие? Выходит ли это за пределы человеческого разумения? Отнюдь нет. Эти люди вовсе не уверены в возвращении монархии, но они не считают незыблемой и плутократию. Да и почему они, скверно оплачиваемые чиновники, должны нежно пестовать порядок, при котором властвуют деньги? Они, как и любой, знают, что нравственная сила, гуманность чаще всего — достояние других. У наших судей нет слепого преклонения перед порядками, которые утвердились уже в большей части мира. Они не заявляют суеверно и простодушно, как судья Тауэр: «Обвиняемые виновны в любом случае, ибо они против существующего порядка». Вряд ли в Германии найдутся такие дураки. Судьи не так глупы.

Но прежде всего они хотят жить, а в критические времена самое простое — это признать правыми власть имущих и так блюсти существующий порядок, чтобы внушать страх. Сильнее всего им хотелось бы вознести на недосягаемую высоту судей, чтобы общество преклонялось перед ними, сделать правосудие всесильным и устрашающим. Существенно ли они отличаются от своих современников? От самоуверенных промышленников, социалистических лидеров? Или от их духовных врагов националистов? Сильно ли отличаются помыслы судей от диктаторских устремлений многих и многих? Разумеется, что положение судей вынуждает их действовать как диктаторов и ни перед кем не отчитываться.

Наша эпоха — это эпоха кричащих противоречий. Наше общество — это общество с ограниченной ответственностью. Повсюду диктаторы, а у нас судьи. Те и другие всегда поступают наперекор желаниям народа, требующего прежде всего честности и справедливости. И при всем этом такие судьи — естественное порождение наших общественных отношений. Поголовно все заражены сейчас абсолютизмом. Этого не заметно у подавляющего числа наших современников, но только потому, что у них вообще ничего не заметно.

Если они в какой-то мере разделяют и другие убеждения, то только из слабости и из чисто технических соображений, потому что нуждаются в клапане. Они делают это вовсе не из-за либерализма. Либерализм — это воззрение, которое не только терпит, но и примиряет разнообразные взгляды, считая такую линию прогрессивной. Либерализм — это убежденная терпимость. Он покровительствует критике. Он порождает скепсис.

Но современные немощные борцы за жизнь не терпят скепсиса, скоро они начнут чураться и критики. Мы абсолютисты и заслужили, я чуть было не сказал по праву, таких судей.

Нет, мы их не заслужили. Никогда и ни при каких обстоятельствах судьи не должны забывать о том, что из чувства справедливости они не смеют судить людей. Что они находятся на посту, искони облеченном глубочайшим доверием. Что только редкая скромность может искупить высокомерие, издавна свойственное их профессии. Что если беззаветная справедливость поднимает их бесконечно высоко в глазах людей, то отступление от нее означает падение.

Судьи с диктаторскими замашками должны сложить оружие. Полная и безоговорочная амнистия могла бы изменить порядок ведения новых дел. В том случае, если не будет амнистии, он должен быть построен так, чтобы судьи, опираясь на него, не могли бы из политических предубеждений гноить своих противников в тюрьмах. Закон, которого я требую, разрешает эту проблему. Он смягчил и сделал бы недействительной постыдную практику, узаконенную в новом своде законов и допускающую произвол в судопроизводстве в зависимости от убеждений судей.

То что я предлагаю, не есть нечто фундаментальное и законченное. Было бы не трудно требовать более жестких мер. Я все больше думаю о них, поскольку это представляется достижимым. Более жесткие и окончательные меры по отношению к юстиции — дело будущего. Для начала же я прошу вас подумать об освобождении политических заключенных, поскольку положение в стране и умонастроение ее граждан изменились и условий, при которых они были осуждены, больше не существует.

КИНО

I

КИНО И НАРОД

(Речь на первом учредительном собрании Национального кинематографического общества, в Капитолии, 26 февраля 1928 года)

Уважаемые дамы и господа!

Сегодня вам покажут или, вернее, должны были показать кинообозрение, какое вам, вероятно, не часто приходилось видеть. Вполне возможно даже, что вы вообще никогда не видели подобного обозрения; и не потому, что оно превосходит другие своими достоинствами, нет — оно просто не так односторонне. К несчастью, нам запретили его демонстрировать.

В этом обозрении, которое вы все-таки увидите, как только обстоятельства изменятся, факты и события изображены с разных сторон, или по крайней мере с двух, наиболее интересных сторон — справа и слева. Можно даже сказать — с лица и с изнанки. А только при таком освещении события становятся интересными.

Как выглядит мир в официальных речах и что за ними скрыто в действительности? Что прячется по соседству с парадной шумихой чествований, непомерно восхваляемой экзотикой и роскошными автомобилями, выставленными напоказ?

Отвечая на эти вопросы, придется высказать несколько, на первый взгляд, странных, но, безусловно, правильных мыслей, хотя многие стараются от них отмахнуться.

В обычных кинообозрениях нам часто показывают индийские храмы: конечно, они стоят на земле уже не первый год. А показали нам хоть раз значительно более поздние сооружения — например, Руммельсбургскую электростанцию? А если и показали, то опять-таки только фасад — Руммельсбург в блеске и глянце, в его национальном и мировом значении, в его влиянии на немецкое хозяйство и технику.

А ведь за всем этим скрывается другой