Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

ходят на службу и в кино, спят со своими женами, абсолютно уверены, что в тюрьмах, и еще где-то множество людей несправедливо томится изо дня в день. И никаких серьезных возражений против этого от них не слышно.

Как же, в таком случае, обстоит дело с каждым из них? Кто считает, что мерзости, происходящие в мире, вполне естественны, тот не сумеет и сам от них отстраниться. Если обстоятельства заставят его творить их, этому воспротивятся его косность, его осторожность, его привычное миролюбие, но воспротивится ли решающая сила — совесть?

В одной итальянской тюрьме — тюрьма, пожалуй, главная достопримечательность этой интересной страны — человеку, не пожелавшему предать свою политическую организацию, был поставлен йодовый клистир. «Я только и слышу: йодовый клистир». Да, да, именно. Его труп был тщательно скрыт от любопытных глаз. Кстати сказать, в Англии правит партия, которая пришла к власти с помощью поддельного письма из России. Кстати сказать, в Венгрии человек получил семь лет тюрьмы за то, что написал несколько фраз, а между тем в человеческих языках нет ни одного слова, которое стоило бы хоть часа тюрьмы. Кстати сказать, в благоденствующей Америке, точно так же как и на несчастных Балканах, узаконены полицейские пытки. Кстати сказать, судья, обвинявшийся в том, что своей собственноручной, мнимоподдельной подписью отпустил на волю того, кто убил Либкнехта и Люксембург — кем стал этот судья? Он стал, наконец, главным прокурором. Давно пора. Его давно уже недоставало в суде, который одного карает за убеждения, а другого и за преступления не наказывает. Вооружившись статьями о государственной измене, он защищает настоящую измену и держит в кулаке страну, в сознании которой тесно сплелись тюрьма и правда.

Все это возможно только потому, что мы, мы сами, не вполне убеждены, что у права есть голос, а у мира — совесть. Наши отцы и деды, которые были твердо в этом убеждены, сделали лицо современного им общества благообразным. Они за это боролись. По лицу нашего общества текут слезы, окрашенные кровью, и кровь, отдающая нечистотами.

Диктат какого-нибудь случайного одиночки сводит на нет нравственные завоевания, ради которых предыдущие поколения не жалели ни сил, ни сердца. Так же легко, как суд присяжных, отменяются право утверждения бюджета, право большинства, право избирателей на доверие к своей партии. Едва избранные малыми сими, как депутаты, например депутаты центра, спешат переметнуться на противоположную сторону, к большим шишкам.

Три четверти избирателей неимущи, а между тем большинство, голосующее за введение имущественного ценза, становится все более подавляющим, и даже когда избирают левых, правительства неизменно получаются правые. Наверно, тут какая-нибудь хитрость? А тут и хитрости никакой нет. Противоположность того, что является правом и правдой, слишком привычна, слишком обычна. Каждый может найти ее в себе самом.

В экономике государства имеются, однако, таинственные провалы, подобные недавно открытым воздушным ямам. В них проваливаются, затем из них выбираются и летят дальше. Ускользнувшие сотни миллионов никого не беспокоят. Внимание привлекает к себе только главный архитектор, который брал комиссионные, словно он держался иной «установки», чем та, для которой его воспитывало его государство.

Может быть, существует какое-то разлагающее начало? Оно губит все, к чему ни прикоснутся люди, будь то самое чистое, самое желанное. Франко-германское сближение было за эти годы единственным фактом, будившим гордые мысли. А что мы слышим теперь? Влиятельнейшие круги обеих стран поддержат его только в том случае, если из него вырастет военный союз и если они сами, германские и французские промышленные магнаты, получат возможность сообща вооружать Германию. Против кого?

Вы знаете, где собака зарыта. Вы только делаете вид, что не знаете. Все события политического, морального или экономического значения имеют подоплекой следующую войну. Особенно наше моральное состояние не является больше отголоском последней, столь основательно забытой войны. Оно — предвестие войны следующей. Уже заранее повсюду ведется ложная борьба против так называемого коммунизма, которого на самом деле нигде не существует, а если он где и есть, то уж во всяком случае не в крестьянской республике России. Зато в России имеется вполне реальный керосин. Достаточно произнести вместо слова «керосин» слово «коммунизм», и зашагают все европейские армии.

Индивидуализму всякий рад,

Хоть знать не знает, с чем его едят.

«Индивидуализм» означает, может быть, только то, что какой-нибудь английский диктатор антирусского керосина волен печатать фальшивые рубли и никто не видит здесь ничего предосудительного. Ну, а если не иметь в виду самых богатых? Что тогда означает «индивидуализм» и какие социалистические нововведения грозят нам более тугой петлей социальной зависимости, чем та, которой каждый из нас уже стянут?

Не дрожите! В течение ближайших ста лет — получи мы возможность наблюдать столь большой отрезок времени — мы не заметили бы в Европе никаких признаков социализма. Ибо он явился бы сам собой и незаметно. Вместо этого вы рады накликать катастрофы. Даже если бы через сто лет наступил стопроцентный социализм, неужели он ужаснее, чем война за керосин через десять лет?

А она придет. За всю нашу жизнь, на которую выпало немало значительных событий, еще ни разу не было случая, чтобы какая-либо угроза не оправдывалась. Чему мы позволяем прийти, то и приходит. Стало быть, нужно вмешаться.

Нужно перестать верить, что насилие, бесправие, произвол непобедимы именно в наш век, тогда как многие другие поколения великолепно их побеждали. Если мы больше не допустим, чтобы деньги и корысть одерживали верх над всем человеческим, если не захотим за это бороться, фанатически бороться, кто же еще поможет деньгам творить преступления? Ведь это делаем только мы сами, мы, у которых денег нет. А тем, у кого они есть, тоже свойственно ошибаться.

Германские и французские промышленники, которым разрешено вооружать нас для войны с Россией, — пешки. Мировой капитал выделяет этим торгашам комиссионные, точно так же как некогда Англия — немецким князьям, поставлявшим ей солдат. И вы уже сегодня по праву об этом шумите. Но поглядите, насколько ужаснее дело обернется теперь, именно теперь! На этот раз мы все, весь континент, будем брошены против страны, которая, как любая другая, однажды в жизни поборолась за свободу, за чуть более сносное существование. Она будет хорошо защищаться. Но если даже допустить, что континент, специально для этого объединенный, ее победит, он сам будет побежден чужеземным мировым капиталом.

Однако и побежденный он продолжал бы жить. Слабое продолжает жить в любых условиях — так бывает с человеком и тем более с человечеством. В нашей собственной власти — надеяться,