Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

с предшествующими поколениями ученых. Одна из составляющих такой связи – линия потаенной обращенности к будущим поколениям: хранение А. П. и Л. П. Медведевыми, преподавателями Саратовского университета, в своем домашнем архиве рукописей крамольного, по советским временам, «веховца» и «реакционного идеалиста» Франка. Сбереженные ими манускрипты, случайно обнаруженные, а затем тщательно подготовленные к научной публикации Е. П. Никитиной и А. А. Гапоненковым, несомненно, являются важнейшими документами как для исследователей русской философии, так и для историков университетского наследия.

Однако есть в книге и то, что будет интересно всякому читателю, знающему цену выбора жизненного пути, внутренней борьбы с самим собой и воли к честному самоанализу. Это главная и наиболее ценная находка: Дневник двадцатипятилетнего Франка, начатый им в канун 1902 года и обрывающийся записью 23 июня.

Дневник вводит нас в рубежное для Франка время: за плечами – восемь семестров юридического факультета Московского университета (1894–1898), двухгодичная высылка из Москвы без права проживания в университетских городах, посещение лекций по политической экономии и философии в университете Берлина, написанная там же первая книга («Теория ценности Маркса и ее значение. Критический этюд». М., 1900) и отлучение за нее Плехановым «от церкви» социал-демократии, возвращение в Россию и сдача государственного экзамена в Казанском университете, неудачный, тягостный любовный роман с Фаиной Ельяшевич… Теперь Франк пытается найти опоры, дающие «право жить». И жить не ради жизни, но осмысленно и достойно, не укрываясь от вызовов своего времени. В зимнем Крыму он берется за пересмотр прошлого и решается проложить путь к обретению того смысла, которым мог бы определяться каждый день, каждый час, каждое мгновенье его жизни. «Жизнь для жизни я не понимаю, – записывает он накануне нового 1902 года. – Тяжелый, томительный, скучный процесс жизни должен иметь цель, и этой целью должна определяться каждая его минута. Все остальное – радости, печали, друзья, любовь, болезни, даже смерть – все это должно быть случайностью, добавлением, в котором я не волен и о котором, стало быть, нечего и заботиться… Мне достаточен мой, субъективный смысл жизни. Я нахожу его в двух началах: разум и этический идеал; правда-истина и правда-справедливость, как говорит Михайловский… Без истины вот я не могу жить. Предпочитаю разумную жизнь приятному умиранию… Думай о будущем. Стиснувши зубы, грудью вперед и крепись! А главное, борись со своим ужасом, со всеми темными силами натуры. Еще раз да будет проклят день, когда я побоюсь заглянуть себе в душу, заглянуть в эти страницы» (с. 36–37, курс, автора). И тут же, с первых страниц – девиз, «который так часто повторял великий и одинокий страдалец Герцен: Mut verloren – alles verloren!» («Мужество потерять – все потерять»). Эта строка из стихотворения Гете встречается на протяжении дневника Франка не раз, перемежаясь с призывами к себе «наперекор стихиям стоять на своем посту мысли»: «Борись, борись, борись – и не теряй надежды!» (с. 38). Поле борьбы обозначено не только героической этикой Михайловского и Герцена, но также первым чтением Евангелия и потрясением от «Так говорил Заратустра» Ницше. По отношению к этим вызовам и формулирует Франк свои мировоззренческие, жизнестроительные ориентиры, ставшие предметом его последующих исповеданий. Прежде всего – важность этики, противостоящей морализированию: «Ясно и несомненно только одно: всякие социальные улучшения суть улучшения нравственные. И социальный, и политический вопрос суть вопросы этические» (с. 43); «Всякое морализирование и моральная логика – дичь, пустота, времяпровождение» (с. 45)… Другой ориентир – сопряженная с этикой «метафизика чувства»: «Всякое несознавание великой тайны бытия, всякое отсутствие метафизического чувства есть нравственная плоскость и мертвость» (с. 70; ср. с. 74). И наконец, упрямое отстаивание баланса между началами субъективным («мне достаточен мой, субъективный смысл жизни», с. 36) и объективным («объективное – моя стихия», с. 39) посредством подчеркивания исключительной, характерной для становления феноменологической философии XX века, роли самосознания («в нем сосредоточено первичное данное мира и сознания, тайна всего сущего, нить от мира объектов к неведомому непосредственно данному», с. 69). Даже из приведенных примеров знатокам творчества С. Л. Франка легко увидеть первые завязи его последующих философских построений. Для тех же, кто с философией Франка знаком понаслышке, книга – превосходное биографическое введение в мир мысли и жизни замечательного мыслителя и человека. Ведь кроме Дневника составители сборника предложили читателю еще и конспективные Рабочие записи Семена Людвиговича Франка, и – необычайно интересные как по тону, так и множеству деталей – Воспоминания Татьяны Сергеевны Франк (публикация К. Е. Павловской), вдовы философа, его верной спутницы и самоотверженной помощницы на протяжении 42 лет их совместной жизни.

Сборник иллюстрирован редкими фотографиями (часть из которых публикуется впервые) и воспроизведением страниц рукописей. Диссонансом выглядит лишь цифра тиража: 800 экземпляров. Она тут же обращает нужную книгу в раритет.

Вестник Московской школы политических исследований – «Общая тетрадь» 2006 № 4 (39), с. 105–106 (Региональное книжное обозрение: С. Л. Франк. Саратовский текст. 2006. Саратов.)

Раздел третий

Путь совести. В церкви

Путь совести

– Этого Солженицына судить надо, – сказал мне знакомый, показывая газету.

– За что?

– Там все написано. Предателей все презирают. И нечего меня переубеждать – в наших газетах неправды не напишут…

И я прочел эту правду: «Предательство», «циничная фальсификация», «злонамеренная выдумка», «провокатор и подстрекатель», «матерый деляга», «юродствующий во Христе», «мерзость и ничтожество»… Подобных выражений я насчитал больше семидесяти на шести коротеньких столбцах. Между ними попадались какие-то невнятные фразы о том, что Солженицын восхваляет гитлеровцев, воспевает власовцев, глумится над героическими жертвами нашего народа, понесенными им в войне, и утверждалось, что всем этим Солженицын хотел понравиться западному читателю. Что же это за книга – «Архипелаг ГУЛаг» – о ч е м она? О войне? Написана ли она стихами или прозой, каков ее план, есть ли какая-то последовательность мысли в ней? (Кто понял, что – о тюрьмах и лагерях?) Где-то вскользь промелькнуло, что книга эта «замаскирована под документальность». Тут бы, кажется, автору «Правды» и документы в руки. Но нет. Опять все то же: «состряпанная в угоду…» ит.д.

Как же произошло, что мой знакомый, человек, я знаю, незлобивый, – так вот сразу решил, что надо судить. И не показалось ему странным, что в той же статье толкуется о «Пире победителей», пьесе Солженицына, которая, как тут же сказано, автором не публиковалась. Как же она стала известна в «Правде»? Выкрали ее, что ли, из авторского стола?

Почему Солженицын – предатель? Кого он предал? Какие выдал секреты? Чьи секреты? От кого? Почему умалчивание о зле совпадает с нашим нравственным