Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

И все-таки даже эти благотворные перемены неспособны погасить нарастающее чувство тревоги. Сегодня, после того как отошли в прошлое страсти, кипевшие вокруг борьбы между «официальным» и «неофициальным», обнажилось нечто куда более страшное: перед нашим взором предстал тот катастрофический обвал истории, под тяжестью которого – вместе с десятками миллионов человеческих жизней! – оказались погребенными не только общество, искусство, культура с их традициями и мечтами о будущем, но и все то, что могло сделать нас их полноправными наследниками: наше достоинство, наше бесстрашие, наша честь, наконец, наша идентичность.

И вот, после потрясения всех основ, – потрясения, чудовищная неправдоподобность которого ускользает от всех попыток опознать его подлинное существо, – мы, так и не привыкшие к своему сиротству, вновь и вновь возвращаемся к одним и тем же вопросам, в тщетном усилии восстановить распавшуюся связь времен: что же в конце концов произошло? В чем смысл того трагического опыта, к которому мы все приобщены, но который упрямо не хотим признать собственным опытом, словно речь идет о других временах и других людях? Да и что это такое – наша историчность и наша общность? И что такое искусство и общество в условиях всеобщей болтливой немоты и беспамятства? Что остается от жизни, от культуры, искусства, общества, если мы не можем найти способа отличить бывшее от несбывшегося, реальность от ее имитаций? И где искать точку опоры, если разрушена основа основ – сама наша идентичность? И если наша надежда найти дорогу к собственному дому, к самим себе – не иллюзия, не завистливая мечта сиротства, – на что мы все-таки надеемся, повторяя горькие слова Анны Ахматовой:

Меня, как реку, Суровая эпоха повернула. Мне подменили жизнь.

В другое русло, Мимо другого потекла она, И я своих не знаю берегов.

Никакое серьезное продумывание этих вопросов в горизонте понимания трагического опыта моей страны не может миновать важнейшего исторического сдвига – эпохи экспансии утопического проективизма, овладевшего пространством исторически сложившихся ценностей социальной, культурной и религиозной жизни.

Речь идет о начатом русской революцией тотальном разрушении «старого» мира и организованном построении «нового», будущего мира по чертежам и планам утопических проектов. Это разрушение было направлено не только на какие-то отдельные формы жизни, культуры и социально-экономических отношений, но и на ту фундаментальную, архетипическую структуру человеческого бытия, которую я буду в дальнейшем называть сферой ойкоса.

Что такое ойкос?

Это – основополагающий принцип всей нашей цивилизации, основа ее идентичности, ее жизненности, ее динамики.

В буквальном смысле греческое слово ойкос, – так же как и древнееврейское байт или славянское дом, – это одновременно и кров, и семья, то есть жилище, строение, место и все, что дом составляет и дому принадлежит: семья, хозяйство, труд, быт, строительство, наследство; это также сложная структура семейных и родовых взаимосвязей, иерархия и порядок, распространяющиеся на окружающую дом пространственную среднее «окультуривание» и ее защита; наконец, это принцип личной идентичности (вспомним выражение: «быть как у себя дома») и даже характеристика умственных возможностей (эвфемизм интеллектуальной ущербности: «не все дома»).

Эксплицитно дом – это также язык, свой народ, своя страна, право, честь, нравственность, память и верность заветам. Совсем обобщенно дом, ойкос – это среда обитания человека – очеловеченный мир: мир как жилище, дом для всей семьи человечества.

На уровне мифологии и религии ойкос – это Божественная семья, управляющая домом-миром. В иудеохристианской традиции символика ойкоса использована для выражения присутствия абсолютного начала в человеческом мире. Вспомним: Бог-Отец, Бог-Сын, Бого-Матеры Библия называет еврейский народ Домом Израилевым и символически уподобляет народ сыну, дочери, невесте и т. д.

В христианской традиции ДОМ – это Дом Небесного Отца, в который человек вступает через веру в Иисуса Христа; то есть это Церковь, храм, община, где все друг другу «братья» и «сестры». Православная церковь и сегодня настаивает на понимании священника как «духовного отца», по отношению к которому все верующие его прихода являются «духовными детьми». Не случайно в этой традиции история именуется «икономией», то есть буквально «домостроительством»: процесс, означающий сотрудничество Бога и человека для спасения мира.

От слова ойкос происходят и другие фундаментальные понятия, ставшие основополагающими координатами нашей цивилизации:

экономика – буквально домоуправление: принципы, правила и законы ведения хозяйства;

экумена – человеком пространство мира: обитаемый мир в его гуманитарном единстве и коммуникативной соотнесенности;

экология – способы обживания человеком окружающей среды.

Существенно: при всем рационалистически-секулярном характере сегодняшнего использования этих понятий мы легко попадаем в фантасмагорический мир, лишь только забываем о древних смысло-формах и живой реальности первоначальных значений. И, напротив, мы можем оказаться во власти опасных социокультурных имитаций, если не будем критически задумываться над тем, почему современное рационалистически-секулярное сознание так настойчиво эксплуатирует сферу мифологического, сакрального, архетипического. Один из наиболее ярких примеров – назойливость наших газет и лозунгов: «братство народов»; «братская помощь»; «единая семья народов»; «города-побратимы»; «общеевропейский дом»; «сыны советского народа»; «дочь партии»; «внучата Ильича» и т. п.

Конечно, эта маскирующая пропагандистски-идеологическая эксплуатация была бы абсолютно нефункциональна, если бы не наличие и значимость смыслообразующих и энергетических начал сферы ойкоса в духовном пространстве современной действительности. Наличие, подкрепленное неистощимой потребностью.

Безусловно, неустранимое и многослойное наличие сферы ойкоса в структурах нашей культуры и нашего сознания, наконец, в самой ткани нашей жизни, можно назвать «материей» всей общеевропейской цивилизации. Именно эта «материя» и была «архе» – первичной реальностью всякой локальной культуры. На протяжении истории она обретала разные формы, но оставалась тождественной своей субстанции.

И вот эта-то материя и была тотально атакована и в значительной мере разрушена или подменена утопическим проективизмом. Это было вторжением «Другого» – новых символических значений, новых ценностей, новых ориентиров, норм, директив, правил. Такое тотальное господство «Другого» над материей – то есть господство отвлеченных схем и принудительных сверхличных принципов над живой жизнью – можно назвать новым идеократическим патриархатом.

Произошло то, что лучше всего может быть описано языком Жака Лакана, создателя структурного психоанализа, одного из провозвестников постмодернистской культуры. Напомню: в системе Лакана «Мать», материальное начало, с которым ребенок себя первоначально отождествляет, – есть реальное. Этому реальному противостоит символическое – фигура Другого, или Отца, Закона: область сверхличных, всеобщих, социокультурных смыслов. Разрыв с материей, всецелое, тотальное господство символического, согласно Лакану, ведет к исчезновению субъекта: субъект предстает как функция культуры. Не культура является атрибутом индивида, а индивид оказывается атрибутом культуры, говорящей при помощи субъекта. Сам же по себе субъект есть ничто, пустота, заполняемая содержанием символических матриц. Отсюда и задача «Я»: путем создания собственного образа встать на место субъекта и таким путем редактировать «речь Другого».

То, что Лакан описывает как