Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный Комитет и его члены, 1917-1991 гг. - Эван Модсли

его охраны, он «избегал всяких компаний с кем-либо». Например, члены Политбюро и Секретариата имели обыкновение собираться на празднование Нового года, но эти встречи носили «…строгий, формальный характер, скорее напоминая заседания Политбюро, но только с жёнами и бокалами шампанского», и многие предпочитали от них уклониться[725]. Сам Горбачёв не более двух раз побывал в гостях у премьер-министра Рыжкова[726]. По другим отзывам, у президента «не было друзей, и ему было не знакомо чувство товарищества»[727]. Горбачёвы никого не допускали в свой семейный круг и не имели друзей среди руководителей партии и государства, не говоря уже о рядовых людях[728]. Жена Горбачёва производила на людей особенно неприятное впечатление своими многочисленными нарядами и манерой говорить «…поучающее-покровительственно, медленно, со значением выговаривая каждое слово и делая длительные паузы между фразами», как будто разговаривает через переводчика[729].

Однажды бывшего премьер-министра Николая Рыжкова спросили, существовал ли некий «мужской клуб» внутри Советского руководства, и он ответил, что ничего подобного не было, отношения были чисто служебными, не было никаких коллективных походов в баню или выпивок, не было привычки ходить друг к другу в гости. Как предполагал Рыжков, такая практика сложилась давно, ещё до прихода Горбачёва к власти, чтобы избежать возникновения блоков или неформальных союзов внутри руководства[730]. Когда его избрали в 1985 г. в Секретариат ЦК, Рыжков спросил, планируется ли какое-либо общественное мероприятие по поводу Нового года, и ему было сказано, что об этом следует забыть[731]. Периодически супругу Рыжкова вместе с жёнами других членов Политбюро приглашала Раиса Горбачёва, устраивая попутно специальные лекции об иконописи Андрея Рублёва или о советско-китайских отношениях. Такие встречи проходили примерно раз в два месяца, причём на них присутствовали почти все жёны руководителей страны, но далеко не все они чувствовали себя раскованно, поскольку г-жа Горбачёва вела себя как школьная учительница и преподносила прописные истины как открытия. Пили чай, иногда сухое вино, но эти невинные посиделки были для многих хуже самой тяжёлой работы из-за напряжённой атмосферы, в которой они проходили[732].

На уровне Центрального Комитета существовали определённые противоречия между министрами и секретарями ЦК, а точнее между правительственными чиновниками, примыкавшими к Председателю Совета министров Косыгину, и партийными функционерами, поддерживавшими более тесные отношения с генеральным секретарём. Главный плановик страны в брежневские годы, Николай Байбаков, в своих взглядах имел много общего с Косыгиным, он даже проживал с ним в одном доме на Ленинских горах. Между тем Косыгин жил довольно уединённо и никогда не приглашал Байбакова к себе домой, очевидно, считая того приверженцем Брежнева, хотя на самом деле оба придерживались одинаковых взглядов в области государственной политики. Но и сам Байбаков никогда не появлялся в здании ЦК партии без советского премьера, и Брежнев считать его «косыгинцем». Отношения между этими двумя лидерами складывались непросто. Волевой и амбициозный Брежнев сознавал недостаток знаний в области экономики, и его часто беспокоил тот авторитет, которым пользовался в этой области Косыгин. Брежнев вёл себя с ближайшими доверенными союзниками достаточно фамильярно и наслаждался их лестью, а те, в свою очередь, старались обрывать в присутствии Косыгина любые дискуссии по вопросам, в которых генеральный секретарь не был силён. «После подобных обсуждений Косыгина буквально трясло от возмущения», — вспоминал Байбаков[733].

Не лучшие отношения установились между Брежневым и Подгорным, бывшим официальным главой государства, стоило тому стать объектом усиленной лести, начавшей раздражать партийного лидера. «Нам не нужны два генеральных секретаря», — науськивали Брежнева его приближённые, и вскоре, в 1977 г., Подгорного сняли с должности[734]. Николай Рыжков на собственном опыте испытал нечто подобное. Когда его перевели из Секретариата ЦК на должность премьер-министра, он сразу стал «не нашим» для своих бывших коллег из аппарата ЦК[735].

Несмотря на все эти противоречия, внутри партии и среди беспартийных широко распространилось мнение о том, что многие руководители «уже давно живут при коммунизме»[736], и именно об этом докладывала в декабре 1990 г. Центральному Комитету специальная комиссия по привилегиям. Фактически, пояснял глава комиссии, директор одного из предприятий Юрий Песков, только малая часть членов партии, за исключением руководства, имела возможность пользоваться такими благами, как персональные автомобили, специальные оздоровительные и медицинские учреждения. В ходе перестройки произошло значительное урезание всех привилегий подобного рода. По решению ЦК в 1989 г. было прекращено строительство жилья повышенной комфортности для руководителей высокого ранга, сопоставимые изменения произошли в их обеспечении дачами и загородными домами. Последними владели только пять партийных организаций, включая Московскую и Ленинградскую, но их руководящим работникам запрещалось приобретать загородную недвижимость в частную собственность. Четвёртое Главное управление Министерства здравоохранения, осуществлявшее медицинское обслуживание высшего руководства и других сановников, было ликвидировано. Многие из 23 партийных санаториев перешли к другим ведомствам, а оставшиеся стали доступными для более широких слоёв населения, включая жертв Чернобыльской аварии.

Произошли также изменения в транспортном обслуживании начальства. Члены Политбюро пересели с представительских «чаек» и ЗИЛов, которыми они недавно пользовались, на «волги», а остальные чиновники лишились персональных автомобилей и имели право пользоваться только свободными дежурными машинами. Белорусская компартия раньше имела в штате своего аппарата портного и сапожника, но теперь эти специалисты были переведены на другие предприятия. За членами Центрального Комитета и другими руководителями сохранилось право заказывать литературу через партийный аппарат, но все подобные операции осуществлялись теперь только на коммерческой основе без всяких субсидий. То же самое касалось питания в столовых, имевшихся в партийных учреждениях, и продовольственных заказов, которые они получали через обычные каналы снабжения. Продуктовые заказы к юбилеям и по другим торжественным поводам стали такими же, как во всех других учреждениях, а выбор продуктов — намного беднее. Зарплата партийных функционеров, напротив, была несколько повышена, чтобы привести её в соответствие с размерами заработков в других местах. Партия, считал Песков, обязана предложить поправки к Конституции, запрещающие любые формы незаконных привилегий, и распространить политику открытости на общество в целом. Всё, что осталось от бывших привилегий, по мысли Пескова, являлось нормальным образом жизни партийных работников, который они наряду со своими коллегами в других учреждениях полностью заслуживали[737].

Члены партийной элиты позднего советского периода очень хорошо сознавали всю ограниченность привилегий, на которые они могли претендовать. Поначалу размеры их заработной платы были зачастую ниже тех, что получали на сопоставимых должностях в других организациях, не было больше никаких конвертов с дополнительными выплатами, существовавших при Сталине. Но им было значительно проще получать квартиры, и некоторые шли на