Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

им руководили лишь интересы Великобритании. Большевики ему совсем не нравились (еще бы!), но после прихода к власти в Германии Гитлера он готов был смириться с их существованием и отстаивать идею сотрудничества с Москвой.

Зато с подозрением относился к немцам и, по мере того как развивались события в 1930-е годы, начинал их все больше ненавидеть. Он считал, что Британия должна быть могущественной страной, тогда она будет пользоваться уважением в мире и обретет верных союзников. Если она не будет таковой, то ее интересы будут попраны, и она окажется в изоляции. В середине 1930-х годов, когда британское правительство неохотно занималось перевооружением страны и не воспринимало германскую угрозу всерьез, он всячески выказывал нетерпение. И за это ему здорово доставалось от консервативного начальства.

Работая в МИД, Ванситтарт воспитал среди подчиненных целую плеяду своих последователей. Их иногда так и называли: «парни Ванситтарта». Среди них были Ральф Уигрэм и Лоренс Кольер. Глава Центрального департамента Уигрэм рано скончался — в конце 1936 года, Кольер же стал основным союзником Ванситтарта в претворении в жизнь идей англо-советского сближения, а также в противостоянии бесконечным уступкам нацистской Германии.

Лига Наций

Но мы слегка забегаем вперед. В начале 1934 года Ванситтарт все еще относился к СССР с недоверием и сарказмом, что сказалось на его позиции по поводу вступления Советского Союза в Лигу Наций. Литвинов в Москве относился к идее вступления с крайней настороженностью. Шел март 1934 года. Смена правительств во Франции и февральские волнения на площади Согласия Москву смутили. Польша заключила пакт о ненападении с нацистской Германией, и ее отношения с Москвой быстро охладевали — отсюда и настрой Литвинова: «Что касается Лиги Наций, то нами публично совершенно четко заявлено, что у нас нет доктринерски отрицательного отношения к ней и что мы не отказываемся от любых форм сотрудничества с нею, если мы убедимся, что такое сотрудничество послужит делу мира. Убеждать нас в этом должна Лига или отдельные ее члены, которые, однако, никакой инициативы не проявляют. Одно время инициативу проявила вроде Франция, но и это заглохло пока благодаря сменам кабинетов»[716].

Ни Чилстон, ни большинство лондонских консерваторов не питали иллюзий насчет того, что русские коммунисты вдруг откажутся от революционных принципов. В свою очередь, большевики не ждали от британской элиты отказа от капитализма. Поговорка гласит, что для танго нужны двое… Майский все еще пытался объясниться с английской стороной: «Поначалу мы были опьянены революцией. Но и вы тоже! Нам казалось, что ваш строй рухнет через пару месяцев, а вам казалось, что мы больше этого срока не протянем. Теперь нам нужно примириться друг с другом». Ванситтарт пока что не верил в перспективы сотрудничества: «Россия по духу только тем отличается от Японии и Германии, что ей нужно больше времени, чтобы встать на ноги, и она это осознает»[717].

Литвинов не был настроен упрашивать британцев, а вот Майский не стеснялся проявлять инициативу. В разговоре со Стрэнгом, после того как тот вернулся в британский МИД из посольства в Москве, Майский пытался, следуя литвиновским указаниям, прозондировать почву. Майский упомянул мнение прессы о том, что британское правительство скорее против советского вступления в Лигу Наций. Стрэнг тут же возразил, что это мнение не соответствует действительности, «но вместе с тем он давал понять, что британское правительство не склонно проявить и никакой инициативы в данном вопросе. Я запомнил такую его фразу, — писал Майский. — “Одно дело взять на себя инициативу по вопросу о вовлечении СССР в Лигу Наций…” и дальше после некоторой заминки. “но я себе не представляю такого положения, чтобы Англия голосовала против вступления СССР в Лигу Наций”»[718].

Майский прощупывает почву

Майский продолжал прощупывать почву для сближения. Чилстон, отлучившись в Лондон, вместе с женой нанес в советское посольство визит вежливости. Поговорив об искусстве и театральной жизни в Москве, Чилстон уже в деловом тоне поделился впечатлениями от первых месяцев службы. «Он, по его словам, — отметил Майский, — в общем доволен, хотя признается, что многого еще не знает и многое в нашей жизни для него представляет загадку. До сих пор он не видел ничего, кроме Москвы, однако в ближайшее время он собирается съездить в Ленинград, а также посмотреть и кое-какие другие части Советского Союза. Ленинград стоит у него в качестве первоочередной задачи». Затем Чилстон рассказал о происходящем в Лондоне «большом сдвиге» в отношениях с СССР. Атмосфера стала благоприятнее, чем была до его отъезда в Москву, и ключевую роль в перемене отношения к России сыграло заключение торгового соглашения. Даже среди отъявленных консерваторов больше не было тех, кто проявлял бы к Москве откровенную враждебность[719].

В Москве в это верилось с трудом. Майский продолжил прояснять обстановку в беседах с Кольером и Стрэнгом. Он ловко вел беседу и попытался провокацией выудить из собеседников ответ на нужный вопрос: «Я вставил замечание о том, что, по моим наблюдениям, в Англии имеется много сторонников сближения с Японией и Германией». Стрэнга удалось подловить — он тут же начал возражать, что такие люди в Англии, безусловно, есть, но за последние месяцы их влияние существенно снизилось. И наоборот, в МИД, продолжал он, все большую популярность завоевывает точка зрения, что в ближайшие пять лет главными «факторами беспокойства и опасности в международной сфере» будут Германия и Япония. Япония представлялась как возрастающая угроза британским интересам. Майский продолжил свои провокационные замечания. «Я усмехнулся и в виде шутки» поинтересовался у Стрэнга, где на шкале этих угроз он бы расположил «англо-советские противоречия». Как пишет Майский, Стрэнг некоторое время колебался, затем отметил, что англо-советские противоречия носят скорее теоретический характер, ни одна из сторон не посягает на территориальные либо финансовые интересы другой, поэтому англо-советские противоречия, на его взгляд, не столь остры и непримиримы, как, например, англо-германские и особенно англо-японские. В ближайшем будущем он не видел серьезных поводов для ссор и обострения отношений между Лондоном и Москвой и прямо признавал, что страны могут успешно сотрудничать на благо мира как в Европе, так и в Азии.

Эту логику рассуждений Майский и привел в качестве подтверждения улучшения англо-советских отношений. Мы видим, что позиция Стрэнга существенно поменялась со времени скандала с «Метро-Виккерс», при том что с тех пор прошло меньше года. В продолжение разговора они подняли тему Японии. Стрэнг спросил «несколько нерешительно», имело ли влияние признание Советского Союза Соединенными Штатами на советско-японские отношения.