Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

«Я ответил, — заметил Майский, — что несомненно имело, и что данный акт сближения между двумя великими тихоокеанскими державами несколько отрезвит кое-какие милитаристские головы в Токио». А если говорить об англо-советском сближении, подхватил Стрэнг, «слегка осмелев», окажет ли оно благотворное влияние на Дальнем Востоке? «Я ответил, — продолжал Майский, — что сближение двух таких великих держав, как СССР и Великобритания, если бы оно стало совершившимся фактом, имело бы чрезвычайно большие последствия для укрепления мира во всем мире, в частности и на Дальнем Востоке. Стрэнг заявил, что он тоже так думает и при этом стал с горечью жаловаться на необычайные бесцеремонность и агрессивность Японии».

Из сделанной Майским записи разговора можно сделать вывод, что в нем участвовал только Стрэнг. На самом деле на встрече были и другие представители британского МИД: Кольер, Фрэнк Эштон-Гваткин, Эдуард Халлет Карр. И в их присутствии встал вопрос, сколь долгосрочным может быть мир. Только представьте: Майский за столом с мидовскими клерками обсуждает, когда придет конец мирному времени. Большинство полагало, что через пять лет; Карр, который в будущем стал знаменитым историком, назвал более оптимистичный срок — 10 лет. Между Карром и Кольером со Стрэнгом вспыхнул спор, в ходе которого было решено, что «Карр предается совершенно необоснованному оптимизму». Все гости были «совершенно единодушны в проявлении большой тревоги в отношении Японии и ее намерений на Дальнем Востоке. Все вместе и каждый персонально они подчеркивали, что японская угроза является сейчас наиболее актуальной и наиболее трудно разрешимой проблемой для Великобритании»[720]. Про нацистскую Германию в этом разговоре никто и не вспомнил.

Майский далеко не всегда поднимал в своих отчетах дипломатические вопросы «жизни и смерти». Он также присутствовал на вечере в британском МИД, и этот факт должен был служить для советского посольства знаком, что отношения нормализуются. Во время скандала с «Метро-Виккерсом» советская миссия подверглась частичному бойкоту, и Майского на светские рауты звать перестали. Но за неполный год многое изменилось. Для Майского ужины и приемы были излюбленным поводом вступить в беседу с британцами, поскольку он был человеком общительным и умел разговорить любого. На таких светских вечеринках люди чувствуют себя свободнее, их раскрепощают виски и вино. И вот в начале июня после одного такого обеда в МИД дипломаты устроили сборище в импровизированной курительной комнате. Саймон, обходя гостей, в конце концов заговорил с Майским. «Начал, как водится, с погоды». Саймона такое начало устроило. В Англии стояла засуха, что не очень-то волновало главу МИД. По словам Майского, потом он поднял тему, отчасти связанную с политикой. Удивительно, но, похоже, Саймон и советский посол оказались людьми с очень похожим чувством юмора. Была ли эта их встреча предвестником сближения?.. Пусть обо всем расскажет Майский:

«Потом он [Саймон] перешел на политику. Вспомнил Женеву и вдруг, сделав драматический жест обеими руками и схватившись за голову, воскликнул: “Женева! Ах, это сейчас такое пустое, такое скучное место”. Еще через мгновение: “Г[осподин] Литвинов произнес в Женеве большую речь. Я всегда люблю слушать его речи. Он умеет шутить. Это единственный человек в Женеве, который умеет подарить вас хорошей шуткой. Вот, например, сейчас г[осподин] Литвинов сказал: конференция мертва, — так давайте ее увековечим! Разве это не первоклассная шутка?”».

Наш читатель шутку, может, и не оценит, но для дипломатов — знатоков Женевы это прозвучало очень хлестко. Во всяком случае (хотя, по мнению историков, вовсе не случайно) Саймон здесь приоткрывает нам не слишком очевидную сторону личности Литвинова. Майский тут же парировал: «Я внимательно посмотрел на Саймона и ответил: “Но Вы, сэр Джон, ведь тоже произнесли в Женеве речь… может быть, без шуток, но зато весьма увесистую. Конференции, пожалуй, от Вашей речи не поздоровится”. Саймон неопределенно развел руками, что можно было понять примерно так: каждый делает, что может».

Затем беседа перешла в более серьезное русло. Лордом-хранителем печати незадолго до этого был назначен Энтони Иден, молодой парламентарий и член Консервативной партии. По словам Майского, Саймону такое назначение было не по душе: он видел в Идене конкурента в борьбе за влияние на кабинет в вопросах внешней политики[721]. Об Идене речь зашла впервые, но, как скоро увидит читатель, этот человек в британско-советских отношениях сыграет важную роль, а Майский постарается наладить с ним личные отношения.

Действительно, меньше чем через год после скандала с «Метро-Виккерсом» англо-советские отношения пошли в гору. 21 июня Ванситтарт организовал на квартире в Лондоне ужин для Майского. Присутствовала также и жена Ванситтарта Сарита; был Саймон без супруги; был парламентарий-консерватор Бутби; присутствовала дочь премьер-министра Ишбел Макдональд; также главный личный секретарь Саймона и бывший глава Северного департамента Хорас Джеймс Сеймур с женой. По правую руку от Майского посадили Сариту, слева — Саймона. «Это первый завтрак подобного рода за все время моего пребывания в Лондоне, — отмечал Майский, — и, видимо, знаменует собой маленький шаг вперед в деле установления более простых отношений между советским полпредством и Форин-офисом. Интересно посмотреть, что будет дальше». У Майского о Сарите сложилось весьма высокое мнение. «Я довольно долго беседовал с женой Ванситтарта, — сообщал Майский в Москву. — Она женщина очень неглупая, образованная и интересующаяся политикой. Во всяком случае, она в курсе всех важнейших политических событий. Настроение у леди Ванситтарт явно антигерманское и профранцузское. Она также относится довольно недружелюбно к Японии и заявила мне, что считает Японию величайшей угрозой для британских экономических интересов. Много говорила потом, как она боится войны и как ее муж озабочен вопросами сохранения мира. Он ищет сейчас пути и способы этого сохранения. Леди Ванситтарт расспрашивала меня также о тов[арище] Литвинове и наших планах и намерениях в области внешней политики. Я ей отвечал, что наши планы и намерения очень просты: мы хотим мира».

Все это было так, но негласная политика СССР, как читатели вскоре узнают, была значительно сложнее. В любом случае после позднего завтрака Майский довольно откровенно изложил ее сэру Роберту. «В разговоре я заметил, что общественное мнение в СССР в последнее время с известным беспокойством наблюдает за развитием британской политики. В наших партийных и советских массах широко распространено мнение, что Великобритания старается подтолкнуть на враждебные действия против СССР Японию и Германию, и что именно этим объясняется недружелюбное отношение британского правительства к проектам “Восточного Локарно”». Ванситтарт отреагировал на эти выпады с некоторым раздражением, недвусмысленно дав понять, что подозрения Советского Союза беспочвенны:

«Англичане хотят лишь одного — мира. Он, В[анситтарт], не может понять, как мы можем подозревать Англию в том, что она хочет развязать