Генералы и полковники РККА в плену в годы Великой Отечественной войны - Олег Игоревич Нуждин

любовь к Родине – советская власть теперь пыталась использовать в своих интересах. Правящий режим постарался связать это чувство с необходимостью защиты строя. По мнению полковника, особенно такой призыв подействовал на молодежь [29, Fr. 3]. Но даже после изменений пропаганда пока мало подействовала на крестьянство, оно по-прежнему не желает воевать. Как считал полковник А. С. Ковалев, оно ожидало от революции свободы и собственности на землю, но не получило ни того, ни другого [47, S. 5].

Среди комсостава господствовало представление, что основная проблема в политической сфере заключается в господстве коммунистической партии, а в экономике – в колхозной системе. Полковник М. И. Чуриков считал массовое раскулачивание в годы проведения коллективизации «большой ошибкой» молодой Советской России, которая страдает «детскими болезнями» [85, S. 2]. В этой связи полковник А. Л. Фейгин подчеркивал, что партизанское движение потому обречено на неудачу, что «советский режим не понимает, чем привлечь на свою сторону крестьянство» [52, S. 2]. Оно вызывает резкую антипатию к советскому режиму со стороны народов Советского Союза.

Комбриг Б. М. Дворкин, считавший себя большим специалистом по Кавказу, даже смог вывести процентное соотношение сторонников и противников советской власти в этом регионе. По его мнению, дагестанцы настроены антисоветски и не будут воевать с немцами, азербайджанцы вообще против любой «чужой» власти над собой, грузины на 60–70 % против большевиков. Особую группу населения составляют донские, кубанские и терские казаки. Комбриг Б. М. Дворкин полагал, что донские казаки на 30 % за советскую власть и на 70 % – против; кубанские делятся примерно пополам: 50 % – за и столько же – против; и, наконец, терские казаки поголовно против большевиков [84, Fr. 107].

Достаточно категорично о возможности государственного переворота высказался полковой комиссар Г. К. Филев. Он оценивал его вероятность как ничтожную, считая, что он попросту невозможен. Комиссар считал, что в России «отсутствуют предпосылки для революции против существующей коммунистической системы. Красная Армия не повернет оружие против Москвы или Советского правительства. Рабочий класс настроен прокоммунистически, крестьянство бессильно, других слоев, которые могут образовать политическое объединение, в Советском Союзе нет. Любая контрреволюционная деятельность подавляется драконовскими средствами. Нет ни одной области организационного рода, за которой бы не следило бы НКВД (ГПУ). За самой Красной Армией также следит НКВД» [112, S. 70].

С мнением комиссара совпадает позиция полковника М. А. Грачева, который считал, что в настоящее время русский народ не готов следовать в борьбе с Германией ни за каким правительством, кроме существующего. Система крепка как никогда, и никакой внутренний переворот невозможен. Иная государственная система может быть установлена только военным путем и только извне. В истории России уже был случай, когда внутренний кризис на фоне войны привел к смене правительства, и это оказалось для страны катастрофой. Каждый «любящий отчизну русский отныне, полностью независимо от своей внутренний позиции, а только на основании долга защищать родину, отвергнет любую мысль о смене системы» [29, Fr. 3].

Полковым комиссаром Г. К. Филевым была определена, пожалуй, главная проблема для антисталинской борьбы, а именно – отсутствие силы, которая могла вызвать и возглавить освободительное движение. Тотальная слежка, доносительство, недоверие людей друг другу не позволяли создать хоть какое-то объединение людей с политическими целями так, чтобы это осталось неизвестным правоохранительным органам. Советская система исключала политическую конкуренцию, любая оппозиция немедленно подавлялась. В таких условиях не мог появиться вождь, способный организовать вокруг себя людей против существующего строя. Лидером не мог стать и выходец из эмигрантской среды, поскольку она утеряла связь с родиной, и у нее не было доступа в советское информационное поле. Эмиграции нечего было противопоставить пропагандисткой машине советской власти. Кроме того, большинством советских людей после Гражданской войны эмигранты воспринимались, скорее, как враги, чем как союзники.

Достаточно красноречиво выразил свое отношение к эмигрантам полковник М. А. Грачев. Он заявил, что тот факт, что президент США Рузвельт принял у себя А. Ф. Керенского, в России может быть расценено не иначе как свидетельство исключительной глупости со стороны американского руководства [29, Fr. 3].

Любопытным представляется мнение полковника о месте и роли Церкви. Он был уверен, что в самом ближайшем будущем, «завтра», она приобретет большое влияние на русский народ. Но это будет возможно в том случае, если она получит свободу. Поддержку возрождающейся Церкви окажет крестьянство, которое всеми силами сопротивляется атеистическим нападкам. А вот среди рабочих и интеллигенции большой поддержкой она не пользуется [29, Fr. 3–4].

Многие пленные командиры всерьез считали, что Россия сможет качественно измениться, только если свергнет советскую политическую и экономическую систему. Война с Германией поставила, по их мнению, под угрозу существование Советской власти. Поражения на фронте вызвали кризис, которым можно было воспользоваться для осуществления переворота. Разумеется, правительство И. В. Сталина осознавало такую угрозу, поэтому естественным выходом для него было своевременное заключение с Германией сепаратного мира. В этом случае, оно могло сохранить за собой власть и остатки территории.

Чтобы падение сталинского режима стало необратимым, генерал Д. Е. Закутный предлагал создание альтернативного русского правительства на оккупированных немцами территориях. Оно могло выступить политическим конкурентом Советского Союза, и должно было спровоцировать его внутренние изменения. Но даже в таких тяжелых условиях правительство И. В. Сталина добровольно власть не отдаст, а будет сопротивляться до последнего.

Одновременно военные поражения Красной Армии возродили националистические настроения в среде комсостава. В частности, с идеей получения от немцев суверенитета выступали командиры-грузины. Полковник А. М. Гогоберидзе представлял себя немцам как «убежденного националиста». Его чувства окрепли после процесса М. Н. Тухачевского и провала попытки путча в Грузии, после которого, по его словам, автономия грузинской армии была ликвидирована. При этом грузинское национальное самосознание не было полностью подавлено: грузины ненавидят сталинскую колхозную систему. Но только с помощью немецкой армии они смогут обрести независимость. Сам А. М. Гогобердзе выражал готовность продолжить службу в армии новой Грузии [481, Л. 78]. Немцы отмечали также наличие украинского национализма, особенно в крестьянской среде, а вот различия между русскими и белорусами казались им незначительными. Но основания для белорусского сепаратизма были, так как культурный уровень белорусов находился выше общероссийского. У остальных народов Советского Союза национальное самосознание оставалось неразвитым.

У самих советских командиров не было единства мнения по этому вопросу. Полковник М. А. Грачев весьма скептически оценивал перспективы украинского национализма. Опасность создания самостоятельного украинского или какого-либо иного национального государства он считал незначительной, а если таковое и случится, то оно неизбежно приведет к утрате им суверенитета [29, Fr. 3].

Несмотря на это обстоятельство, некоторые советские командиры